На сцене и за кулисами: Воспоминания бывшего актёра - [35]

…Теперь мне уже не так трудно, как прежде. Было очень трудно в начале, так как мы меняли афишу почти через день, но теперь я овладел репертуаром и выучил все роли, которые я должен был играть. Но бывает нелегко и теперь, когда идет чей-нибудь бенефис, в особенности, когда ставится какая-нибудь пьеса из современной жизни, потому что в этом случае мне, как актеру, имеющему хороший гардероб, дают обыкновенно играть «джентльменскую роль», а такая роль всегда довольно длинна. Роль оказывается еще более трудной потому, что здесь всякий актер прибавляет от себя. Здесь никто не говорит по книге. Актеры начинают говорить то, чего нет в оригинале, и тут я совсем погибаю, и не знаю, где я, на каком месте.

Недавно мне дали очень длинную роль, которую я должен был играть на следующий день. Я просидел над ней почти всю ночь. Утром, на репетиции, наш характерный комик, с которым мне приходилось играть в этой пьесе больше, чем со всеми другими действующими лицами, спросил меня, как идут мои дела. «Да я думаю, что знаю немножко роль, — отвечал я, по крайней мере, я отлично выучил реплики». — «О, пожалуйста, не хлопочите о репликах», — весело сказал он мне в ответ. — «От меня вы не услышите ни одной реплики. Я теперь говорю свои собственные слова. Обращайте внимание только на смысл».

Я стал обращать внимание только на смысл, но божусь тебе, что не нашел никакого смысла в том, что он говорил. Слова были его собственные, это не подлежало сомнению. Я и сам не знаю, как я справился с этим. Когда я запинался, то он помогал мне, делая намеки вроде следующих: «Продолжайте; говорите то, что у вас сказано об отце», или: «А сказали вы мне то, что говорила Сарра?»

Пожалуйста, купи мне пару подержанных триковых панталон у Стинчкома, прикажи их вымыть и пришли ко мне. Если они будут и очень поношенные, то это ничего. Мне они нужны для того, чтобы надевать их под другое трико. В будущий понедельник я должен выходить на сцену в черном трико. От него ноги кажутся страшно худыми, а они у меня и без того не очень то толсты.

Я приобрел себе пару сапог, которым цены нет (впрочем, они и должны быть такими, потому что я заплатил за них пятнадцать шиллингов). Если их растянуть в настоящую длину, то они доходят почти до талии — это американские ботфорты; с отворотами из опойка, с золотым галуном и кисточкой — это высокие старинные сапоги; с отворотами из цветной кожи вместо золотого галуна и кисточки — охотничьи сапоги; со сборами у щиколотки и раструбами в верхней части голенища, они — сапоги времен Карла или Кромвеля, смотря по тому, есть-ли на них украшение — золотой галун и бант, или нет. Но за ними надо следить зорко, потому что они имеют обыкновение, без твоего ведома, принимать совершенно другой вид, так что в то время, когда ты храбришься и поднимаешь одну ногу в таком сапоге, какие бывают у разбойника на большой дороге, другая твоя нога щеголяет в сапоге времен «кавалеров». Мы здесь очень хорошо загримировываемся для пьесы. При театре есть прекрасный гардероб.

Я, право, желал бы, чтобы афиши составлялись людьми, понимающими дело, а не кассирами. Если случится так, что кассир, почему-нибудь, не поставит твоей фамилии против чужой роли, то он непременно поставит ее против роли не существующей: если же ему удастся против известной роли поставить соответствующую фамилию, то фамилия будет исковеркана. Тут есть одно премилое созданье, ты это знаешь; меня оштрафовали на полкроны за то, что я не пришел на репетицию. А ведь я был все время там, это только через дорогу, и когда я вернулся, то репетиция была уже окончена. Во всем виноват наш дурак суфлер: он знал, где я нахожусь. Я ему за это отплачу…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Мщение

Вот дальнейшие выдержки:

…Кажется, мне придется побеспокоить тебя просьбой купить мне другой парик. Я думал, что мои собственные волосы годятся для того, чтобы играть роли современных молодых людей, но у нас думают, что они для этого слишком темны. «Будьте добродетельны, и у вас будут волосы цвета кудели», таково, по-видимому, основное правило всей театральной морали. Мне хотелось бы соблюдать такую же экономию в париках, какую соблюдает наш Первый Старик. Он выходит в одном парике во всех пьесах. Он надевает его как следует, когда бывает серьезным стариком и задом наперед, когда ему нужно быть смешным.

Заговорив о париках, я припомнил то, что случилось недавно с нашим антрепренером. Ему уже за пятьдесят, но он воображает себя чем-то вроде Чарльза Мэтьюс и играет роли jeune premier'oв. И вот в субботу вечером он вышел на сцену в одной старинной английской комедии, в роли любовника; на голове у него была одета одна из этих огромных треуголок. «Кто этот прекрасный собою молодой человек с белокурыми волосами?» — спрашивает героиня у своей наперсницы. «О, этот, — да это сэр Гарри Монфор, храбрый молодой дворянин, который спас государю жизнь. Он самый молодой из всех офицеров в лагере, но уже и теперь самый известный между ними». «Доблестный молодой человек, — бормочет про себя героиня, — мне бы хотелось поговорить с ним. Позови его сюда, Элеонора». И вот Элеонора позвала его сюда, и он вприпрыжку подбежал к героине. Когда героиня говорила с ним, то он по своей юношеской застенчивости, очень сконфузился. «Ах, madame» — говорил он вздыхая, сняв свою шляпу и кланяясь чуть не до земли… «Что за черт! Над чем так смеется публика? Ах, ты…».