На самом деле - [15]

— Так это — все, значит? — она снова осматривает нас в тесной прихожей — пропотевших бойцов в выгоревшей форме. — Хорошо, значит, раз так — пусть будет все. Они, выходит, молодцы, да, Алешенька?

— Еще какие! Мои бойцы, да чтобы не молодцы? — широко улыбается капитан.

— Ну, тогда, желаю вам, молодые люди того же, что вы сегодня сделали. Полной вам чаши, так сказать. И всего-всего, значит, — она как-то странно говорит, будто и не старая, а с нами из одной школы. — Ну, а если что все же не так, то в процентном соотношении, значит. Половинка — на половинку, серединка — на серединку. Это будет по-честному.

Машет на нас сухой лапкой и уходит в комнаты.

Капитан смущенно разводит руками — ну, старая, старая она. Так вы — того, этого, значит, в часть. И чтобы без шума, значит. Чтоб без патрулей и разборок.

Мы ссыпаемся вниз по лестнице, грохоча подкованными сапогами. Сержант командует, машина уже подрагивает, готовая рвануть с места. По дороге останавливаемся у булочной, закупаемся свежим хлебом. Потому что без закуси — это только салабоны будут счастливы. А нам уже не солидно как-то…

В гараже сержант кивает нам на дальнюю каптерку и тащит туда завернутую в какую-то ветошь банку. Промасленный стол накрываем газетой, выкладываем хлеб, рвем его на куски. Хохол умело вскрывает банку с бычками в томатном соусе. А сержант торжественно ставит на середину стола тяжелую трехлитровую банку.

— Это что, варенье, что ли? — разочарованно стонет Пашка-бригадир.

Бригадиром его назвали, потому что он гражданке был бригадиром. Не тем, что в кино с бандитами — этих мы как раз ненавидим просто. Он на стройке настоящим бригадиром был. Вот пришел сразу после школы — и до бригадира за полгода поднялся. Потому что правильный мужик — Пашка.

— Наливка это, мужики! Настоящая домашняя вишневая наливка!

А наливка — это такая вещь, такая, знаете, вещь… Это когда в банку насыпают мытую вишню «по плечики», а потом заливают до крышки спиртом. Ну, или водкой, если ты не медик и к спирту отношения не имеешь. Хотя, со спиртом получается гораздо круче. Мозги отшибает на раз-два-три.

— О-о-о… А не заметут нас тут по такому делу?

— Завтра же суббота! Кому мы, нафиг, нужны? Ну, кроме нашего капитана? А он, считай, сам нам должен.

И то верно. А сколько нас тут, получается? Сержант много не выпьет. Пашка — он пить здоров, крепкий, зараза. Хохол пьет и не морщится. Водиле, Воробью нашему, чуток. Ну, мне стакан, наверное… Так ведь еще и останется на все выходные! Это я так думаю, подставляя стакан.

— Дембель неизбежен, — говорит сержант традиционный тост, как старший по званию.

Мы выпиваем стоя и начинаем праздновать неизбежность всехнего дембеля.

* * *

Голова тяжелая какая… И рука трясется основательно. Вот же, как бьет-то в голову. Точно — на спирту наливочка. Мозги отшибает просто напрочь.

— За что пьем, мужики? — с трудом выдавливаю из себя слова.

Вот и губы онемели, как от наркоза у стоматолога — точный признак хорошего опьянения. Хорошего, это значит — сильного.

— Да ты, Длинный, совсем мозги пропил, — говорит кто-то из пьяного сумрака. — Внучка же у тебя.

— Ну, за мою внучку, значит, — поднимаю я стакан.

А в стакане — водка. Вот точно же — водка. А мы, точно помню, вишневую наливку пить начинали. В гараже, после тяжких трудов. После капитанской мебели.

Я оглядываюсь вокруг. Гараж, вроде, есть. Только совсем не тот, не военный. Это частный какой-то, сварной, из листов ржавого железа. Ворота распахнуты, перед ними стоит старая «шоха» с поднятым капотом. Похоже, движок смотрели только что.

Из ворот тянет весенней сыростью.

Я сижу за длинным и узким, всего в две доски, верстаком, который сбоку вдоль стены тянется от угла до угла. На стену напротив наклеены картинки с полуголыми бабами. Какой-то оборванный старый календарь. Стоят по верстаку потрепанные мелкие ящички и коробочки с деталями. Яма темнеет сыростью посередине гаража. Из-под потолка тускло светит сороковаттка, спущенная на проводе в матерчатой обмотке. Пахнет маслом и бензином.

Мужики тянут ко мне стаканы, чокаются. Медленно, как нехотя, как из темноты в кино, проявляются лица. Вот это — Хохол? А ты — Пашка, что ли? А это… Сержант? Вот этот толстый, с пузом на коленях, с красной широкой мордой — наш сержант?

Я смотрю на свои руки, поросшие седоватым волосом. На левой руке не хватает фаланги указательного пальца. Я не помню, почему и когда. Чешется, зараза. Привычно чешу палец о потертые и промасленные штаны. Татуировка на правой — синее солнце встает над горизонтом. Это еще откуда? У меня — татуировки?

— Ты тут совсем очумел со своими мужиками, — кричит неприятным голосом из открытых ворот какая-то растрепанная женщина. — Все мозги уже пропил? Как за внучкой поедешь?

Как я за внучкой поеду? Как? За внучкой?

— Мария! Машенька! — кричат мужики. — Отлично сегодня выглядишь, бабуся! Садись с нами! За внучку, чтобы здоровая она у тебя всегда была!

Она деланно смущается, но видно, что «бабуся» ей нравится. Она, понимаю я, действительно хочет стать бабусей. Бабушкой. Внуков хочет нянчить и тетешкать. Давно уже хочет.

А я что же? Я-то хочу внуков?