На самолете в Восточной Арктике - [38]
На наше счастье море почти спокойно, лишь слабая зыбь, которая начинает подбивать машину к утесам.
Дело очень просто—четырехлетний толуол и бензол с водой неукоснительно замерзли в бензинопроводах и заткнули их просвет ледяной пробкой.
Косухин иронически спрашивает меня: „Ну что, как далеко мы были сегодня от смерти?“ Летчикам, как профессионалам, из года в год рискующим жизнью, хочется, чтобы, меня, новичка-первогодника, проняло хорошенько. Но право, я, как дурак из сказки Андерсена, боюсь только мокрого, — не мокрой рыбы в постели, как тот, но падения, самолета в море: если мы сегодня сквозь облака пошли бы к земле, гибель была бы мгновенна и безусловна. А если мы сядем в бушующее море, заранее неприятно думать, как придется бороться с холодными волнами — и при этом напрасно: температура везде так низка, что все равно, проживешь лишь десяток минут. А тут придется еще выплывать с чемоданчиком в руках, в который я сложил все свои дневники и фотопленки.
После хлопотливого часа на воде — в течение которого я непрерывно отливаю воду из хвоста, а Крутский выковыривает лед из трубок — мы с тяжелым хвостом и легким сердцем летим дальше. Сейчас не придется больше подниматься в высокие холодные слои, мы пройдем до Ямска морем. Но совершенно потеряна вера в прочность корабля и в работу моторов: кроме сегодняшних новостей, у них в запасе есть целый ряд забавных штучек, которыми они могут нас удивить — всех тех, которые мучали нас в Анадыре, вроде сношенности свечей, неисправности карбюратора и пр. Поэтому когда внизу, у Тайгоноса, появляются белые, настойчивые валы — невольно ежишься, как от холодной воды.
На западе под темными тучами вырастает мрачная стена хребта Гыдан. За Ямской низиной к югу горы также закрыты низкими снежными тучами, и снег запорошил вершины. Сам город — если можно так назвать жалкое селение — расположен в двух десятках километров от моря вверх по реке Яме, на равнине.
Мы кружим над ямой — в полном недоумении: куда же садиться? Губа почти обнажилась от отлива, уже водоросли покрывают поверхность воды.
Лишь два узких канала пересекают это безотрадное болото. Самолет идет на посадку в один из каналов, и затем поспешно направляется к берегу — ведь мы можем затопить хвост.
Бурлит вода, разбрасывая грязь и водоросли и мы останавливаемся на мели. Нет никакой опасности — самолет сидит на редане, и весь хвост над водой.
С берега подплывает утлый челночек—но садиться в него рисковано. И мы бредем по мелкой воде метров 70 или 100 до берега. Итти плохо, грязные ямы чередуются с зарослями водорослей.
Мы можем поместиться в маленьком домике, предназначенном под водогрейку. Сюда приносят постели и еду, топят печку, и после пережитой сегодня встряски и 5 часов мороза приятно посидеть в тепле и поесть. Как всегда, снова начинаются рассказы о бесчисленных случаях аварий — испытанных, виденных, слышанных. Это любимая и неисчерпаемая тема в каждой компании летчиков.
Ночью начинает подвывать ветер и гремит крышей. В первом часу приходит один из рабочих, дежуривших у самолета, и сообщает, что ветер крепчает. В начале второго вбегает второй рабочий с криком: „аэроплан унесло“. Мы выбегаем наружу, ветер сразу подхватывает и тащит к берегу — сила его уже до 9 баллов.
Темно, ничего не видно — и только приглядевшись, можно различить смутную массу, которая быстро удаляется на юго-восток.
На берегу — только кособокий утлый челнок. Крутский и Косухин садятся в него и пробуют пуститься в погоню, — но едва только они отходят от берега, как волны начинают заливать лодку. Приходится вернуться.
Рабочие говорят, что на рыбалке есть еще лодка — рассохшаяся, но годная. В темноте летчики бегут за ней. Лодка действительно рассохлась, но все же не сразу наливается водой. Вооружившись двумя ведрами, Косухин, Крутский и Страубе с местными гребцами пускаются в опасное плавание. Наступают долгие часы томительного ожидания.
К утру северовосточный шторм достигает силы 10 баллов (18–19 метров в секунду) и превращается в страшную пургу. Не видно дальше 100–200 м и с трудом можно итти против ветра: дыхание вбивает обратно в глотку. Надо организовать поиски людей и машины верхом — объехать на лошадях губу с севера, и выйти к устью Ямы, на западное побережье, куда должно было их прибить, если не вынесло отливом через горло губы в бушующее море. На рыбалке удается найти лошадь, и один верховой посылается вокруг губы.
Ветер неистовствует, быстро скопляются сугробы снега. Иногда снег раздергивает — и среди залива виден остров Буян, скалистый купол. Скоро к нему можно пойти пешком, все дно залива обнажается, и представляет топкое поле пятен ила, чередующихся с лужами и кругами прилегших водорослей.
Около 11 ч. от Буяна показывается несколько темных точек — это люди, идущие к рыбалке. Может быть наши? Но как они медленно двигаются. Проходит часа два — три, пока они достигают нашего берега, — а здесь всего километров 4–5. Но ведь надо итти по грязи, против неистовой пурги. Это в самом деле наши. Первым приходит Крутский — и этот здоровяк, громадный и сильный парень, падает без сил на пол у печки: он не может даже говорить.
