На руинах - [54]

Рустэм вырвал у нее свою руку, и лицо его стало белым, как снег, а глаза яростно сверкнули.

«Нет! — крикнул он. — Я больше не верю ученым и вскрытие делать не позволю! Больше того, сразу после похорон, я вылетаю в Москву. Обращусь к Горбачеву, обращусь в прессу, обращусь к зарубежным организациям — пусть пришлют своих представителей и выяснят, чем вы все это время занимались на своей базе! А вам советую — собирайтесь и уезжайте из совхоза. Люди злы на вас, и в случае чего у меня не будет возможности вас защитить — у меня только один милиционер».

На следующий день после похорон Сабины Рустэм действительно вылетел в Москву. Он добился того, что в совхоз приехали представители международного Красного креста, а вскоре в одной зарубежной газете появилась статья о том, что «в одном маленьком селе на территории Дагестана в СССР проводят опыты над людьми». Статью перевели на русский язык, и Рустэм велел повесить ее на газетном стенде рядом с правлением. После этого гнев людей достиг апогея. Дом Халиды ночью забросали камнями — разбили все стекла, напугали Рустэмчика и Юрку. С чьей-то легкой руки в памяти сельчан ожили старые слухи — о том, что беду на совхоз накликала Таня. Проклинали ее мать, отца и мужа, женщины начали коситься даже на Зару и ее дочь, кричали им с Гюлей в спину недобрые слова. Рустэм не вмешивался. Дважды еще в совхоз приезжали иностранные корреспонденты — фотографировали, беседовали с людьми.

Наконец Рустэм Гаджиев добился своего — летом восемьдесят девятого из Москвы поступило распоряжение о закрытии базы. Оборудование вывезли, ученые разъехались по домам. Перед отъездом Сергей и Халида зашли к Рустэму, хотели с ним поговорить, но он запретил своей жене Лейле, которая теперь жила с ним и вела его хозяйство, впускать их в дом…

Рассказ родителей потряс Анвара до глубины души.

— Неужели дедушка Рустэм так изменился? — спросил он. — Я помню его совсем другим.

— Кто знает, где правда, а где ложь, — со вздохом возразил Аслан. — В декабре Гюля в Дербент к братьям ездила, узнала, что две женщины из нашего села через год решились-таки, родили — дети нормальные. Мадина, невестка твоя, сказала Гюле, что тоже ребенка ждет. Возможно, отец и прав был, когда ученых выгнал. Но только те наши люди, кто уехал, в совхоз уже не вернутся, да и от совхоза ничего не осталось — прошлой весной весь совхозный скот забили, только личный остался.

— Но мы никогда не думали, что ты или Таня в чем-то виноваты, — поспешно добавила Зара.

— Мама, я хочу увидеть Гюлю и Шабну, — устало сказал Анвар, — я привез для них подарки.

Аслан нахмурился.

— Рамазан нервный стал, все время кричит и попрекает Гюлю — за дело и без дела. Если он узнает, что она с тобой виделась и приводила дочку, может устроить скандал, или даже ударит. Отдохни пока, сынок, я схожу в гараж — пригоню к дому машину, чтобы с самого утра мы могли уехать. А мама сходит в дом твоей сестры и попросит Гюлю прийти. Только не нужно, чтобы Шабна с ней приходила — она еще мала и не умеет держать язык за зубами.

Взяв сына за руку, Зара отвела его в комнату, где когда-то он и Таня провели свою последнюю ночь.

— Все вещи ваши уложила в шкаф. Ты посмотри сам, я ничего не трогала — так все и лежит.

У Анвара защемило сердце, когда он увидел аккуратно разложенную по полкам одежду — его и Танину, все, что он оставил, в полубезумном состоянии покидая родной дом. Из-под стопки белья выскользнула и упала на пол папка. Анвар поспешно поднял ее, развязал аккуратно завязанные бантиком тесемки, увидел листки, исписанные неровным торопливым почерком — рукопись книги. Ему стало не по себе — как он мог об этом забыть, неужели горе настолько лишило его рассудка?

«Я давно должен был вернуться домой, найти эту папку и отдать дяде Сереже».

Дверь распахнулась, в комнату вбежала Гюля и бросилась ему на грудь.

— Анвар, брат!

Зашуршали колеса за окном — Аслан пригнал из гаража машину. Зара зашторила окна, в большой столовой вспыхнул свет. За окном завывал холодный январский ветер, потрескивали дрова в камине. От тарелки с лепешками, стоящей на круглом дубовом столе, поднимался ароматный пар, пряный запах сациви щекотал ноздри, искрилось рубиновыми бликами домашнее вино.

— За тебя, сын, за твои успехи в науке.

— За тебя, брат, — Гюля тихо всхлипнула, — чтобы счастье вновь согрело своим теплом твою жизнь.

Анвар со стуком поставил на стол бокал, и вино едва не плеснуло через край.

— Ты права, сестра. Я хотел сообщить вам, что собираюсь жениться.

С минуту все молчали, потом Аслан, откашлявшись, ответил:

— Что ж, ты прав — твоя жена умерла больше двух лет назад, а мужчина не должен жить один.

И тут же разом заговорили женщины.

— Кто она? — спросила мать.

— Она хорошая? — Гюля тревожно смотрела на брата.

Он улыбнулся.

— Очень хорошая. Ее зовут Карена Китт, она американка. Прекрасная, образованная женщина, психоаналитик — очень престижная в Штатах профессия. И еще: сейчас для меня пришло время выбирать — вернуться в Союз или навсегда остаться в Америке. Я выбрал Америку. Лет через пять, когда встану на ноги, попробую вас тоже туда перетащить.