На руинах Эдема - [47]

— До завтра, — попрощалась Ирма и, когда она уже отвернулась, мне почудился странный блеск ее глаз. Неужели плакала? Над чем? Или — по кому?

* * * *

— Привет, малыш, — потрепала я Игора по непослушным вихрам. Впервые за все это время пустили кого-то, кроме Ирмы. А, может, и не пускали — когда для детей что-то значили запреты?

На меня вдруг накатило какое-то почти что сверхъестественное спокойствие. Никакого мандража, что было вполне естественно и ожидаемо. Ни намека на ускоренное сердцебиение, взмокшие ладони и прочие прелести — признаки расшатанных нервов. Уже сегодня решится моя судьба. И, несмотря на весь пафос такой мысли, я не волновалась, просто не видела в этом смысла. Тут уж, как говорят, пан или пропал. Либо вновь стану свободной, либо… тоже свободной, но в другом смысле. Радовало одно: как бы все не сложилось, эти стены я вижу в последний раз.

Мальчик обаятельно улыбнулся мне, думаю, он единственный здесь, кому я симпатична просто так, без всяких на то корыстных оснований.

— Спасибо, что зашел, — было бы очень жаль уйти, не попрощавшись с ним. Хотя, даже с прощанием, на душе все равно тяжело. Ребенку явно не место среди таких людей, как Ульрих и его «семья». Пока что в Игоре не угас крошечный лучик света, но что с ним станет за годы, когда единственным руководством к действию будет «убивай или будешь убитым»? Страстно хотелось верить, что мальчик станет исключением из правил, но… Слишком велико влияние тех мыслей, что вкладывают нам в детстве. Как ни отрицай, мы во многом копируем родителей (или тех, кто их заменил) — осознанно или нет, но копируем. Впрочем, если судить по этой схеме, у меня куда больше общего с Кайлом, чем с покойными членами семьи.

Я полулежала-полусидела на кровати, краем уха слушая незамысловатую болтовню Игора. Говорят, человек ко всему привыкает… А если бы я так и оставалась в блаженном неведенье относительно реальной сущности «медиков», смогла бы смириться с такой жизнью? Все равно ведь Ульрих нашел бы причину не отпускать меня домой. Самая страшная и волнующая часть этих размышлений — рано или поздно правду я узнала бы… Но спустя время смогла она что-нибудь изменить? Я так и не сумела прийти к однозначному выводу, кроме одного: я сама не знала, как поступлю в той или иной ситуации. Легко кричать пафосные штампованные лозунги и твердить о непоколебимости своего благородства. Но перед лицом реальной опасности, реального выбора — сколько людей действительно останутся верны принципам, а сколько просто захотят выжить любой ценой? Наш мир, наша жизнь — яркая иллюстрация того, что большинство делают выбор в свою пользу. И мне ли винить их? Вполне возможно, что я сама не сделала ничего такого только потому, что не попадала в подобную ситуацию.

— Игор… — окликнула его. Мальчик прервал свою вдохновенную речь и поднял взгляд на меня. — Да?

— Ты хорошо знаешь Ирму? Она ведь твоя сестра, верно? — любопытство все же великая сила, пожалуй, одна из главнейших движущих сил в моей жизни. Первичней были только любовь к близким и любовь к риску.

— Не родная. Но я все равно очень люблю ее… И тетю Маришу тоже.

Я уже усаживалась поудобней, намереваясь послушать историю жизни, но тут зашла сама Ирма, и Игор невольно замолк.

— Попрощайся с Терезой и иди к себе, — велели ему. Мальчик нахмурился и пробурчав «Пока, Тесс», поспешил исчезнуть.

— Прости, пожалуйста, я не должна была… — наверное, действительно не должна была потакать своему любопытству и лезть туда, куда меня не звали.

Взмах руки оборвал извинения.

— Нет, ничего… Я сама хотела тебе рассказать, просто, чтобы ты поняла… — она вздохнула, как-то резко и судорожно, как в приступе боли — кажется, даже черты лица исказились под воздействием некого чувства или ощущения. Но уже через миг Ирма вновь выглядела собранной и практически невозмутимой. Лишь слегка кривила губы, то ли от остатков той же боли, то ли в легкой насмешке. — Я ведь не всю жизнь прожила здесь. Хотя, большую ее часть. И моя мать тоже…

* * * *

Ей было одиннадцать, когда кончилось… Нет, не детство — жизнь. В спокойной ночи вдруг замигал яркий свет, раздались выстрелы. Мать — Мариша — велела спрятаться, и она послушно сидела за сомкнутыми дверцами небольшой тумбочки, куда даже ребенок ее возраста помещался, только скукожившись и поджав все конечности. Но сквозь тонкую щелочку проникали не только свет и воздух. Сквозь нее в душу девочки просачивался ужас, от которого леденело что-то внутри, так, что слезы застывали в глазах, не успевая пролиться. Чужие люди, некоторые из которых убивали направо и налево, другие — хватали все, что представляло маломальскую ценность. Кровь знакомых, соседей, растекалась по полу, подбираясь все ближе к крохотному убежищу Ирмы. Именно в эти минуты ее жизнь поделилась на «до» и «после». Если бы девочка осталась сидеть в тумбочке, что с ней случилось в таком случае? Сумела бы она выжить в одиночестве, отыскала бы коммуну, которая согласилась взять к себе чужого ребенка?.. Но всем этим «бы» просто не дали шанса.

Когда Ирма увидела, как какой-то мужчина хватает ее маму, выкручивает той руки — девочка, позабыв о собственной безопасности, не могла больше прятаться. Она не кричала, не плакала, просто наскочила маленьким ураганом на Ульриха (а именно он поймал Маришу), начала колотить его кулачками…