На рубежах южных - [47]

Откуда‑то сбоку, от правления, вывернулся маленький, щуплый казак с чернильницей в руках.

— Жалобу так жалобу.

Он устроился на крыльце войскового правления, разложил бумагу, открыл чернильницу и почистил перо о свои спутанные рыжие патлы.

— Бумагу бы другую надо! — Казак–грамотей покачал головой. — Гербовую, орлёную!

— И такая пойдёт! Пиши!

— Жалоба атаману войска Черноморского от всех казаков, — вывел добровольный писарь.

Кто‑то добавил:

— От всех казаков, бывших и не бывших в походе!

— Дописываю! — Перо снова заскрипело.

Со всех сторон посыпалось:

— Жалуемся на своих атаманов. Они незаконно нас на кордоны отправляют, а кой‑кто откупается от службы!

— Довольствие за поход нам не выдали, а старшины и полковники провиант продали и деньги себе взяли!

— Не все сразу, не успеваю писать!

К писарю протиснулся Коваль.

— Пиши! Землю делят не по справедливости!

Не успел Андрей отойти в сторону, как другой казак уж подсказывал:

— Запиши: старшины лес рубят, а до нас только щепки долетают!

— Они суконные свитки носят, а мы задом светим!

— Попановали старшины, и годи!

— Допиши! Хай прогонят всех атаманов, новых будем выбирать!

Пот мелкими каплями стекал по лицу писаря, он не успевал вытирать его.

— Кончил, господа казаки! — наконец проговорил он.

— Писал писака, а читать будет собака, — пошутил один из казаков.

— Кто жалобу вручит?

— Дикун и Шмалько!

— Да пусть скажут, что не разойдёмся, покуда жалоба без ответа будет!

— Верно! Бери бумагу, Дикун!

•

Котляревский встретил Дикуна и Шмалько сдержанно, холодно, но вежливо. Прочитал жалобу, повёл плечами:

— Довольствие вам выдадут, а остальное в жалобе считаю написанным без основания. Так и передайте казакам. И ещё, — он прошёлся по канцелярии, — в последний раз говорю: добром расходитесь. А вам, Дикун и Шмалько, мой совет — вы первые начали смуту, вам первым и кончать ее…

Ни с чем вернулись на майдан Федор и Осип, передали ответ наказного.

Расшумелись ещё больше казаки:

— Тут будем стоять, не разойдёмся!

— Брешет, мы по справедливости жалуемся!..

— Душу из старшины вытрясем, а своего добьёмся!..

На четырнадцатый день бунта Котляревский действовал решительно. Вызвав Кордовского, он приказал арестовать Дикуна и Шмалько.

Выполнять распоряжение атамана приказано было полковнику Чернышеву, майорам Чепеге и Еремееву, поручику Шелесту и прапорщикам Голеновскому и Аксентьеву. В помощь Чернышеву Котляревский с умыслом выбрал людей, присланных из Петербурга, казачеству не знакомых. Они, по мнению атамана, будут действовать смело. Чернышев пытался увильнуть от неприятного поручения, но Котляревский прикрикнул на него:

— Сами разозлили казаков своими неподобающими делами, а теперь за чужие спины хотите схорониться!

Шли молча, и только на майдане Аксентьев шепнул Голеновскому:

— Что‑то нет у меня веры, что кончится это добром…

Уже перевалило за полдень. Многие казаки ушли на ярмарку, а большинство, разбившись на кучки, сидело в холодке.

Заметив вооружённых офицеров, казаки прекращали разговоры, поднимались, шли за ними. Шум на майдане стихал.

— С чем пожаловали? — спросил кто‑то из толпы.

Ему никто не ответил.

Дождавшись, пока все утихнут, Чернышев вызвал:

— Дикун, Шмалько!

Раздвигая казаков, Федор и Осип подошли к полковнику. Глядя Чернышеву в глаза, Дикун спросил:

— Что скажешь, полковник?

Все замерли.

— За подстрекательство к бунту распоряжением атамана войска вы арестованы, — объявил полковник. — Взять их под караул.

Аксентьев и Шелест рванули из ножен шашки, стали по бокам арестованных. Казаки взволновались:

— Наших берут!

— Не допустим! Мало они настрадались!

Кто‑то отчаянно, с надрывом выкрикнул:

— Бей старшин!

— Бей! — подхватили другие.

Толпа ринулась вперёд. Подмяли Чепегу. Майор Еремеев потянул саблю, но Шмалько ударом кулака сбил его с ног. Еремеев, крякнув, мешком осел на землю. Шелест, пятясь, отбивался шашкой от наседавших казаков. Кто‑то, зайдя сбоку, ударил его тупым концом пики по голове. Шелест упал. Аксентьев успел нырнуть в войсковой собор.

— Гляньте, Чернышев‑то! — крикнул Собакарь и погнался за убегавшим полковником.

Тот был уже на ступеньках войскового правления, как Никита с силой ударил его пикой. Полковник, взмахнув руками, свалился на ступеньки. Кровь тёмным ручьём потекла вниз, впитываясь в горячую землю.

Прапорщик Голеновский успел запереться в караулке. В единственный оконный проем высунул ствол пищали. Раздался выстрел.

Толпа отхлынула. Ствол скрылся, но сейчас же высунулся вновь.

— Там пищали заряженные! — закричал кто‑то.

Несколько казаков, зайдя со стороны, нажали на дверь. Сбитая из толстых дубовых досок, она не поддавалась.

— Смотрите, как откроется, он в вас и выпалит, — снова раздался предупреждающий голос.

— Слушай! — закричали казаки. — Выходи подобру, лучше будет!

Голеновский не отозвался.

Казаки начали совещаться.

— Запалить его! — предложил кто‑то.

— Верно! — подхватило несколько голосов. Все бросились за камышом, сложенным невдалеке.

Их остановил Собакарь.

— Сушь такая, все пожаром пойдёт!

Посмотрев в сторону караулки, Дикун проговорил:

— А мы его попробуем по–иному.

Незаметно для Голеновского он прокрался вдоль вала к караулке и затаился за углом. Бесшумно, шаг за шагом продвигался Федор к окну. Казаки наблюдали за ним. Голеновский, видимо, тоже догадывался, что нападавшие что‑то замышляют. Ствол пищали беспокойно поворачивался то в одну сторону, то в другую, нащупывая цель. Когда до окна осталось не больше шага, Дикун прыгнул и с силон рванул обеими руками за ствол. Грянул выстрел, и выдернутая из рук Голеновского пищаль отлетела в сторону. Не давая прапорщику опомниться, Федор прыгнул в окно и своим телом вышиб тяжёлую раму. Сбив Голеновского с ног, он виском ударился о дубовую стойку нар. В голове зазвенело. Хрипло выкрикивая ругательства, прапорщик потянулся к пищали. Но в окне показались ещё два казака. Один из них открыл дверь. Ворвавшаяся толпа вытащила Голеновского из караулки и, раскачав, бросила на поднятые пики.