На реках вавилонских - [18]

— Мне очень жаль, — деловито сказал Гарольд. — Однако здесь вы тоже не обретете вновь вашего друга.

На глазах у Нелли выступили слезы, было слышно, как она глотает слюну, она глубоко вздохнула, ноздри у нее вздрагивали, но она не плакала, — во всяком случае, не плакала по-настоящему, как плачет Юнис. Нелли, похоже, не приходилось сдерживать плач, скорее, слезы наворачивались ей на глаза, но там и оставались. Гарольд бросил на меня многозначительный взгляд.

— Вы сказали, что Василий Баталов бросился с крыши дома и не оставил вам настоящего прощального письма. Но ведь в его бумагах вы нашли какую-то заметку. Она была явно помечена одним из недавних чисел?

— Да, возможно, это был черновик.

— Вы не захватили эту заметку с собой? Эту последнюю заметку, последний привет от человека — вы просто оставили ее лежать, где лежала?

— Разве я раньше не говорила вам, что меня не интересуют такие материальные вещи? Нет, наверно, я ее там оставила.

— Подобные вещи вы называете материальными? Но ведь для вас это должно было иметь духовную ценность. — Гарольд подвинул по столу к Нелли лист бумаги. — Напишите здесь, что значилось в той заметке.

— Не могу.

— Почему же не можете? Если вы не будете с нами сотрудничать, мы не сможем вам помочь. — Гарольд принял обиженный вид, но потом все же изменил тон и нетерпеливо сказал: — Поймите же, тут речь идет о том, чтобы вас приняли в Федеративную республику. Вы же хотите, чтобы вас приняли?

Нелли кивнула, с сомнением посмотрела на меня, потом на Гарольда.

— Ну, пишите. — Гарольд протянул ей шариковую ручку.

Рука Нелли покоилась у нее на коленях. Она опять нерешительно посмотрела на меня. Мне показалось, что она ждет моей поддержки.

Теперь Гарольд воткнул острие ручки в бумагу.

— Вот. — Он дал понять, что теряет надежду. — Вот, пишите. И давайте не будем говорить, что для вас это не имело значения.

Нелли опять посмотрела на меня.

— Вот.

Ожидание в ее взгляде заставило меня спросить о том, что я впервые услыхал, когда он заговорил.

— Как вы понимаете эту фразу: не будем говорить, что для вас это не имело значения? — Я старался, чтобы мой голос звучал участливо. В конце концов, я был обязан задавать вопросы.

Нелли скрестила на груди руки и посмотрела на меня своими большими светлыми глазами. На вопрос она не ответила.

— Вот. — Гарольд воткнул ручку в бумагу и наклонился над столом. — Фрау Зенф?

— Это нигде на бумаге не значилось.

— Как вы сказали? — Гарольд взял себя за ухо. — Вы что, солгали нам?

— Нет, я вообще так не говорила.

Гарольд перелистал бумаги в папке.

— Фрау Зенф, мы задаем вопросы только ради того, чтобы выяснить, каким репрессиям вы подвергались.

Нелли кивнула.

— Да, это вы уже сказали. — Она говорила так тихо, что я едва расслышал. — Знаете, я здорово устала, возможно, мне просто больше ничего не приходит на ум. — Она склонила голову набок и облизнула губы. — Понимаете, полжизни меня расспрашивала госбезопасность, сегодня за меня взялись вы, завтра примутся англичане, послезавтра пожелают французы, пусть бы даже вы еще со мной не закончили. А когда же приступит к делу секретная служба ФРГ? Про это я уже забыла. А на границе меня расспрашивали наши государственные чиновники, уж не знаю кто, возможно, госбезопасность в форме, похожей на полицейскую. Голова у меня пуста, до того пуста, что вы и представить себе не можете, я уже понятия не имею, что я рассказала вам и что рассказала другим. Это, в сущности, перекрестный допрос. Может, вы завтра попробуете со мной еще разок? — Ее вопрос звучал почти умоляюще.

— Разве вас допрашивали? — На Гарольда ее измученное состояние никакого впечатления не производило. Я взглянул на часы: мы допрашивали ее, сменяя друг друга, уже семь часов, и насколько я знал Макнила и Флейшмана, до пяти часов они ее не выпустят.

Нелли истерически рассмеялась.

— Разве меня допрашивали? Это что, шутка? Меня беспрерывно допрашивают. Вы допрашиваете, другие допрашивают, всё у меня теперь вышло наружу, в голове ничего не осталось, она пуста, ее выспросили, всю выпотрошили. — Нелли постучала кулаком по голове. Я бы охотно ее от этого удержал, если бы мог и если бы не показался при этом смешным. Голос ее оставался неизменно приветливым и твердым. В самом деле: голос представлял заметную противоположность ее мнимой усталости.

— Но разве раньше, до подачи заявления на выезд, вас тоже допрашивали?

— Конечно, у меня было как минимум семь, или десять, или пятнадцать, или просто бесконечно много таких встреч с госбезопасностью, некоторые происходили в народной полиции. Я должна была являться на эти встречи, чтобы мне позволили учиться в университете, позднее для того, чтобы поступить на работу в Академию наук. В промежутке тоже находились поводы для вызова туда.

— Где именно это происходило? Кто вел допросы?

— А как, например, ваша фамилия?

— При чем тут я? Я же спросил у вас фамилии допросчиков из госбезопасности. — Гарольд давно уже потерял терпение и больше не пытался казаться дружелюбным.

— Вы думаете, что там называют по фамилии? По крайней мере, это-то вы должны знать. Никаких фамилий. Даже если бы им и полагалось представиться. Кто в такой ситуации запомнит фамилии?