На путях к Богу живому - [25]

Для грешников, таких,"как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь", путь сюда был закрыт. Однако царили тут (прежде всего в находившемся поблизости от Версаля Пор–Руаяле) совсем не ханжество и не гордыня (образ евангельского фарисея нельзя понимать примитивно), а в высшей степени мирная и чистая атмосфера, любовь и кротость, но только в дистиллированном виде.

Романтики усвоили именно это"очищенное"христианство — то видение мира, которое почти не замечает всего, что некрасиво, страшно и связано с болью. Однако и в первой половине прошлого столетия были люди, которые сумели пойти много дальше. Одним из тех, кто сумел преодолеть романтически понятое христианство и одновременно тот духовный ригоризм, влияния которого не избежал и Паскаль, был Оноре де Бальзак.

В том же 1833 году, что и стихотворение Тютчева"Silentium"(только не весной, а осенью), увидел свет и роман Бальзака"Сельский врач", главный герой которого делает слова"fuge, late, tace" — "беги, скрывайся, молчи" — чем‑то вроде своего девиза. Доктор Бенаси обнаружил их в Гранд–Шартрезе на двери одной из келий.

Бальзаковский герой рассказывает о том, как он, плененный уставом ордена святого Бруно, отправился пешком в обитель этого святого."Я даже не ожидал, — рассказывает доктор Бенаси, — что такое сильное и глубокое впечатление произведет на меня этот путь, где на каждом шагу видишь природу в ее непостижимом могуществе* скалы, пропасти, потоки, наполняющие тишину глухим рокотом* Я посетил монастырь Гранд–Шартрез, бродил под безмолвными древними сводами, слушал, как под аркадами, сбегая капля за каплей, звенит источник*"

Перед нами типично романтическое описание монастыря — именно так рассказывает Шатобриан о монастырях в горах Ливана, которые он посетил на пути из Афин в Иерусалим. Но вдруг все меняется. Бенаси вчитывается в надпись на двери, думает о том, что стены кельи, обшитые еловыми досками, жесткое ложе, уединение, в общем, все соответствует его душевному состоянию и тут останавливается.

"Я понял, что в основе монастырского уединения, — говорит Бенаси в романе у Бальзака, подчеркивая тут же, что не собирается осуждать Церковь, — заложен своего рода возвышенный эгоизм. Такое уединение идет на благо лишь тому, кто удалился о мира* Я же предпочел жить так, чтобы раскаяние мое принесло обществу пользу* вступил на путь молчания и самоотречения. Fuge, late, tace картезианцев стали моим девизом, труд мой — действенной молитвой".

Сельский врач, бывший в прошлом городским щеголем, а теперь живущий среди крестьян и похожий на них внешне, Бенаси становится народным святым. Когда он умирает, его хоронит вся округа:"Гроб несли в церковь четыре самых престарелых жителя общины* почти все стояли на коленях, как во время крестного хода. Церковь всех не вместила. Началась служба, и тотчас же смолкли рыдания, воцарилась такая глубокая тишина, что звон колокольчика и пение слышны были и в конце улицы".

Итак, деятельная святость не есть антипод молитвы и созерцания. Одно вырастает из другого, и, более того, одно без другого немыслимо и невозможно. Вообще слово"тишина"в этом романе Бальзака — одно из ключевых слов. Fuga, к которой призывает авва Арсений в словах fuge, tace, quiesce, — не бегство, но бег, не откуда, но куда, не от мира, а к Богу. Христианин — это тот, кто спешит на помощь. Иисус показал человечеству именно этот и никакой другой путь. Без всякого сомнения, это определение относится и к иноку.

Молчание — это не уход в самого себя, не бегство от людей и не способ защититься от мира, который погряз во зле. Это тот язык, который предлагает человеку Бог, чтобы рассказать о том, что в словах выразить невозможно. У Терезы из Лизье, которая почти никогда не говорит про молчание, в одном из писем к ее сестре Леони высказывается следующая мысль:"Я не могу рассказать тебе все то, что хотела бы, мое сердце не в силах перевести чувства, которые живут в его глубинах, на холодный язык Земли. Но наступит день, и на Небе, там, где находится наша прекрасная Родина, я взгляну на тебя, и в моем взгляде ты увидишь все, что хотелось бы мне тебе сказать, ибо язык счастливых обитателей Неба — это молчание".

Молчание не просто красноречиво, оно именно потому не всегда возможно, что в нем слишком много правды и Бога и это кого‑то может испугать и оттолкнуть. Как считала сестра Мадлен, основательница общины Малых Сестер Шарля де Фуко,"уединение с Богом должно не отделять от других, но, наоборот, помогать любить их с большей нежностью". Суть того пути, который избрала сестра Мадлен, заключался именно в том, чтобы стать молчальницей среди людей, среди тех, кто живет вокруг, не противопоставляя себя им, как это делали янсенисты, а полностью разделив с ними все тяготы жизни и все их беды.

Молчание, как говорила Эдит Штайн, особенным образом связано с духовным путем Пречистой Девы."Если мы попробуем в полном молчании молитвенно поразмышлять о пути, который прошла Матерь Божья от Сретения до Великой Пятницы, то Она Сама поможет нам выйти на дорогу молчания". О том, что молчание Марии было деятельным и полным труда говорила другая кармелитка — Тереза из Лизье. Кстати говоря, именно Тереза сумела показать, что монашество — это уход не от мира, не от семьи и родных, но только от своего собственного эгоизма.