На путях исторического материализма - [35]

Нельзя сказать, что в этом отношении цели собственно социализма коренным образом отличаются от целей движения женщин и движения борцов за мир, которые несут освобождение всем без исключения. Но между ними нет и полного совпадения. В каждом случае дорога к одному может лежать через другое как возможное условие. По всей вероятности, установить равноправие полов будет невозможно без уничтожения классов. Точно так же без ликвидации капитала мало надежды на запрещение ядерной войны. В конечном счете движение женщин и движение за мир на практике неотделимы от развития рабочего движения. Это, однако, не означает превосходства последнего. Абсолютным уважением должна пользоваться автономия двух важнейших сил нашего времени, которые выдвигают поистине всеобщие требования, что, в свою очередь, налагает дополнительную ответственность на рабочее движение. Мы имеем в виду не только материальную сторону — солидарность с борьбой за мирное сосуществование между народами и за равноправие мужчин и женщин, но также и идеальную — возможность реконструировать и развить идею самого социализма, чтобы он смог стать для них средством достижения цели.

Насущность этой задачи сегодня понятна каждому. В последние годы представление о социализме как альтернативной форме цивилизации стерлось, стало чем-то отдаленным для широких рабочих масс Запада, перестало пользоваться доверием людей на значительной территории Востока. Тем более необходимо в этих условиях придать идее социализма, как будущего общества, новое звучание. При этом следует подчеркнуть, что социализма пока еще нигде нет и что наступит он не скоро, но что уже сейчас следует четко и смело сформулировать его идею, обсудить конкретные его формы. Область такой дискуссии различима уже сегодня, свой вклад в идею социализма вносят представители самых разных точек зрения, отстаивающие противоположные ценности и институты. Возьмем для примера двух самых ярких представителей таких точек зрения. С одной стороны, Эдвард Томпсон представляет способности утопического воображения как такового, его стремление к нравственным идеалам, свободным от приземленных расчетов традиционного познания. С другой стороны, Раймонд Уильяме упрекает классический утопизм за его склонность к этапистской упрощенности действительности и настаивает на необходимости создать более конкретное представление о будущих институтах любого социалистического общества, которые, как он считает, будут более — и ни в коем случае не менее — сложными, чем в современном капиталистическом обществе[A-12]. Если бы произошло столкновение этих мнений, то оно вылилось бы в борьбу между анархизмом и фабианством, чьим логическим завершением они являются. Марксизму следует проявить изобретательность и открытость, чтобы сохранять равновесие, занять свое место между ними.

На деле же, напротив, выходило так, что исторический материализм обвиняли в том, что ему присущи недостатки как того, так и другого направления одновременно. Утописты критиковали его за утилитарную узость политических задач, но его критиковали и за утопичность, за непрактическую расплывчатость предложений по социальному переустройству. Вторая точка зрения убедительно обоснована в работе Кармена Сирианни[A-13]. В каждой есть своя доля истины, но все-таки следует сказать, что сила находится на стороне второй. Классический марксизм всегда скептически относился к «проектам» социалистического или коммунистического будущего, но создавшийся вакуум не мог оставаться незаполненным. То, что заняло место проектов, было, по сути, непереработанным наследием утопического социализма, который никогда не подвергался глубокой критике и не вошел в переработанном виде ни в зрелые труды Маркса и Энгельса, ни в работы их последователей. В результате в теории социализма, которая претендовала на научность, продолжали существовать такие темы, как, например, «вместо управления вещами управление людьми», взятая целиком «Телькель» из Сен-Симона, или (из Фурье) «уничтожение разделения труда», которые совершенно исключали возможность или необходимость понимания всей сложности тех политических и экономических мероприятий, которые потребуются после свержения власти капитала. Убежденность в простоте управления и производства как в политике, так и в экономике нашла самое страстное выражение на страницах «Государства и революции», где говорится, что каждая кухарка может управлять государством. Таким образом, наследие, оставленное классическим марксизмом в отношении институтов власти, было весьма незначительно, что имело страшные последствия для большевистской России. Постклассическая традиция западного марксизма не сделала ничего, чтобы исправить этот недостаток. Она, правда, породила самый широкий спектр различных рассуждений, в которых происходила переоценка ценностей и велись дискуссии на тему идеальной цивилизации. Особенно плодовитой оказались Франкфуртская школа и примыкавшие к ней ученые. Например, Маркузе и Блох создали явные варианты морально-эстетической утопии, Адорно — скрытые элементы ее же. Все они носили чисто спекулятивный характер и были безгранично далеки от любого социального движения и от политической реальности. Все же не приходится сомневаться, что это течение западного марксизма оставило в наследство нечто положительное. Возможно, что с помощью ослабленного «педагогического» мутанта теории коммуникации Хабермаса оно окажется значительным стимулом для будущих творческих переоценок.