На пути к сверхчеловечеству: Очерки экспериментальной эволюции - [53]

Я видел их пересекающими сумерки века,

Детей чудесной зари с солнцем в глазах, …

Могущественных разрушителей барьеров мира…

Архитекторов бессмертия…

Тела, сделанные прекрасным светом Духа

Несущие магическое слово, мистический огонь,

Несущие кубок радости Дионисия.[62]

И они опрокинут наши стены.

XVI. Пора Истины

Все же остается еще непонятным переход от этого тела темноты к телу света, от смертного тела к телу истины. Мы говорили о «перетекании» одного в другое или, возможно, о поглощении одним другого, а также еще о превращении одного в другое. Но все это слова, скрывающие наше неведение. Как эта «корка», как назвала ее Она, продолжившая работу Шри Ауробиндо (и отважившаяся на рискованное приключение, на великий последний исход материальной эволюции), как она откроется, уступит место долго зревшему цветку огня? Как появится и конкретизируется эта новая материальная субстанция — субстанция нового мира? Ибо она уже здесь, она не упадет с небес; она уже светит для тех, кто имеет видение истины, она строится, конденсируется пламенем стремления некоторых тел; словно достаточно пустяка, чтобы однажды она проявилась, стала видимой и ощутимой для нас — но мы не знаем, что это за «пустяк», что это за неуловимая вуаль, что это за последний экран и что заставит его упасть. Это действительно «пустяк», ничтожество, едва ли корка, а за ней бьется и вибрирует новый мир, такой интенсивный, такой сияющий, теплый, со столь быстрым ритмом и живым светом, настолько более живым и более истинным, чем сегодняшний свет на земле, что действительно задаешься вопросом, как еще можно жить в этой старой субстанции, очерствевшей, ограниченной, грубой, неумелой; и вся жизнь, как она есть, в самом деле кажется старой высушенной коркой, скудной, плоской и бесцветной, нечто вроде карикатуры на настоящую жизнь, кажется двумерным образом другого материального мира, наполненного глубинами и «дрожанием», богатством наслоенного и расплавленного смысла, реальной жизнью, реальной радостью, реальным движением. Здесь, снаружи, движутся словно марионетки, проходят пляшущие тени, освещаемые нечто иным, проецируемые нечто иным, что является жизнью их тени, светом их ночи, священным смыслом их маленького пустого жеста, истинным телом их бледного силуэта. И однако это материальный, материальный, материальный мир, это не блаженный вымысел, не галлюцинация с закрытыми глазами, не расплывчатый ореол маленьких святош: это здесь, это словно «настоящая материя», как говорил Шри Ауробиндо, это стучится в наши двери, это хочет быть для наших глаз и в наших телах, это колотит по миру, как если бы великий извечный Образ хотел бы войти в маленький образ, настоящий мир хотел бы войти в эту карикатуру, трещащую по швам, Истина материи хотела бы войти в эту ложную и иллюзорную оболочку — как если бы действительно иллюзия была бы на этой стороне, в этом ложном взгляде материи, в этой ложной ментальной структуре, которая мешает нам видеть вещи такими, как они есть. Ибо они действительно уже есть, как и полная луна, только скрываемая нашим теневым взглядом.

Эта твердость тени, эта действенность иллюзии, вероятно, и есть тот маленький «пустяк», который стоит на пути. Могла ли гусеница помешать себе видеть одномерный мир, такой конкретный и объективный для нее и такой неполный и субъективный для нас? Наша земля не полна, наша жизнь не полна, даже наша материя не полна: она бьется и бьется, чтобы стать целой и полной. И очень даже может быть, что вся ложь земли содержится в ее ложном взгляде, который приводит к ложной жизни, к ложному действию, к ложному существу, которого даже нет, которое кричит, чтобы быть, которое стучится и стучится в наши двери и в двери мира. И все же эта «корка» существует — она страдает, она умирает. Это не иллюзия, даже если за ней находится свет ее тени, источник ее движения, настоящее лицо под ее маской. Что же мешает соединению?… Возможно, просто нечто в старой субстанции, что еще принимает себя за свою тень, вместо того, чтобы принимать себя за свое солнце — возможно, это только вопрос некоего переноса нашего материального сознания, его полного и интегрального перехода от маленькой тени к великой Личности? Этот переход подобен смерти, это как полное разрушение старого доброго малого: мгновенная смерть–возрождение? Внезапно другой взгляд, стремительное погружение в Жизнь, настоящую жизнь, которая упраздняет или «делает нереальной» старую тень?

Весь путь, простой путь, может быть, состоит в том, чтобы только заметить то, что уже есть — и научиться доверять.

Но эта упрямая корка, эта старая иллюзорная материя под нашими ногами продолжает существовать, по крайней мере, для других. Критерий объективности, то, что мы называем миром, как он есть, это его общее восприятие. Можно ли представить, что горстка наиболее развитых существ, пионеров нового мира, заживет этим истинным образом, в истинном теле (невидимом для других), тогда как остальные будут продолжать жить и видеть в старой тени и спотыкаться вместе с ней, умирать и страдать вместе с ней, до тех пор, пока и они не смогут вступить в новый мир, который станет общей объективностью, и все же на этой земле и в этой материи, только видимой истинным взглядом. Старая корка отвалится тогда, когда весь мир сможет смотреть одним и тем же взглядом — когда весь мир, ввергнутый в более передовую «пору», увидит дерево во цвету вместо старого стручка?… Дерево в цвету, потому что время пришло; может быть, следует подождать, пока люди не осознают, что время пришло, и все цветы уже здесь, на прекрасном дереве — но они уже здесь, на самом деле, кроме тех, кто задержался в зиме, тогда как весна распускается повсюду. В действительности, супраментальное сознание, супраментальный ритм — это чрезвычайно быстрый ритм — по сравнению с ним сегодняшняя земля кажется статической и застойной — и, возможно, именно это простое «ускорение» составляет всю разницу, раскрывает оранжевую сладость супраментального излучения, его теплую и живую глубину, его легкую землю, как ускорение галактик окрашивает звезды в красный или фиолетовый цвет в зависимости от направления их движения. И как это новое видение, столь же конкретное, как все Гималаи вместе, даже более конкретное из–за того, что вскрывает все сокровенные глубины Гималаев и их живой мир, их прочную вечность, как оно может не изменить столь же радикально всю жизнь человечества, по меньшей мере, тех, кто может видеть, и постепенно жизнь всего мира, как восприятие человека изменило мир, воспринимаемый гусеницей?… Ибо, в конечном счете, это новое видение не упраздняет мир, оно раскрывает его таким,