На пути к не открытому до конца Кальдерону - [16]

В драме все это замешано густо. Есть и роковые песни. Оруженосец называет короля «странствующим мертвецом». Важную роль в драме играет домогающийся Менсйи и погубивший ее этим инфант дон Энрике, брат короля, впоследствии убивший его. Зловещее предвестие есть в том, что, прощаясь с Менсией, инфант признается, что порывает с родиной. Иными словами, за действием «драмы чести» обрисовывается глубинное действие мрачной исторической драмы о каиновом предательстве брата короля. Можно сказать, что в крови Менсйи как бы захлебывается все королевство.

Педро Жестокий хочет быть или слыть правосудным, но идет роковым путем жестокости, приводящей его к смерти. Отрезок этого пути в драме дан достаточно отчетливо. Среди других жалоб король получает жалобу доньи Леонор, оставленной Гутиерре ради брака с Менсией, а затем жалобу Гутиерре на инфанта: разрешения создавшегося положения найти король не может. Поэтому, хотя он внял предупреждению Кокина и ринулся спасать Менсию, он в глубине души доволен, что смерть Менсии избавляет его от трудного суда, и перед лицом необратимости свершенного втайне преступления думает по-своему овладеть ситуацией, и, ужасаясь жестокости мести, не оглашает преступления и приказывает дону Гутиерре немедленно (хотя тело Менсии еще не унесено) обручиться с Леонор. Определяя поступок Гутиерре, король употребляет то же слово, которым нарекли его самого — «жестокий» (el cruel), но находит способ действия мужа разумным (cuerdo).

Жестокое «благоразумие» не ведет короля к добру.

Сгущенность ужаса и мрака поражает в драме и потому, что главный персонаж воплощает не только жестокость кодекса чести, но и смятенность человека барокко. Дон Гутиерре изощренно барочен по способу мышления и выражения. Когда Менсия еще ревновала его к прежней любви, к Леонор, он так витиевато объяснял ей свой переход от «любви к луне» к «любви к солнцу», что она справедливо отвечает ему: «уж очень ты метафазичен» (Muy parabolico estais). Это проникновенное определение характера воображения человека барокко. Таков же Гутиерре и в конце драмы, когда, неистовый (loco furioso) от содеянного, показывает отвращающую и жестокого короля картину ложа с окровавленной Менсией:

Взгляни сюда и ты увидишь

Окровавленный облик солнца,

Луну, объятую затменьем,

Покрытый тьмою звездный свод,

Лик красоты, печальной, горькой,

Тем более меня убившей,

Что вот она, мне смерть пославши,

Меня оставила с душой.

Сквозь все эти кошмары барочного смятения Кальдерон и обнаруживает с беспощадной прямотой не согласуемые между собой зияющие противоречия семейного устройства испанского дворянского общества. Общее кровавое смятение «драм чести», безнадежных, по его представлению, драм «без бога» не менее важный предмет, чем выведенный в них брак, чаще без любви со стороны женщины, выданной родителями замуж в момент, когда она обескуражена известием (обычно ложным) о гибели или об измене молодого человека, которого она втайне любила. Кальдерон в этих драмах всегда изображает женщину верной женой, ничем не запятнанной: жена сама воспитана в духе «кодекса чести», не изменяет мужу с любимым человеком, являя, в отличие от жизненной в своих страстях Кассандры из «Казни без мщения» Лопе, или некоторых героинь философских драм самого Кальдерона — Полонии или Юлии, о которых речь шла выше, характерную для героев барокко и классицизма «декартовскую» непреклонность воли.

Трагическая закономерность выступает в «драмах чести» Кальдерона (как впоследствии у многих романтиков) сквозь нагромождение случайностей, в драме — роковых и в то же время реальных. Например, жена не может перед вечной разлукой (и будто по ее вине!) не объясниться с ранее любимым ею человеком, а доходящие до мужа сведения о целомудренной сцене прощания трактуются им как доказательства измены. Все сочувствие Кальдерона — не в меньшей степени, чем это было у писателей Возрождения, — на стороне женщины, которая в этих драмах у него более цельно ангелоподобна, чем у Лопе или Шекспира, хотя не наделена такой жизненной пластичностью, как идеальные героини «Цимбелина», «Зимней сказки», «Бури». Зато Кальдерон выделяет еще одно очень важное для испанского зрителя обстоятельство: героиня чиста перед небом. Это единственная щелочка, сквозь которую в «драмы чести», в драмы «без бога», проникает тонкий луч нравственного света, как его понимали современники Кальдерона.

В поздней «драме чести», озаглавленной с презрительно-осуждающей иронией «Живописец своего бесчестья» («Врач», функция более пассивная: безумец «лечил» честь от болезни, которая ее, по его мнению, настигла; «живописец» активен: он сам придумывает то бесчестье, которое карает убийством мнимых любовников). Причиной расправы мужа является плод воображения в самом дурном смысле слова — «выдумки». Такое ложно «художественное» воображение противопоставлено правде жизни. И хотя родители убитых не осуждают убийцу, и он не излагает мотивы преступления так красноречиво, как «врач», совесть сама обрекает его на изгнание, а авторское прозвание «художник своего бесчестья» оттеняет низко-фарсовый характер клейма.