На прекрасном голубом Дунае - [5]

Они стояли на остановке и ждали поезда.

— Ты вновь смог начать после войны, — сказала жена. — Другие этого не смогли.

Софи права. Другие не смогли, потому что были мертвы. Конечно, ему повезло. И прежде всего в том, что его первая жена с началом войны ушла от него. На нее он не в обиде. Испытание для нее оказалось просто не по силам. Он сам был удивлен, как мало для него это значило. Миновала нацистская чума, и его вновь восстановили в полиции, но уже не там, где командовал действительный надворный советник. Международная криминальная комиссия была вновь создана в Париже год спустя после войны, а советник с приходом Красной Армии пустил себе пулю в лоб. Шельбаум должен был начать все сначала в полицейском комиссариате второго округа. Из-за этого округа он позднее попал под подозрение, поскольку этот район относился к советской зоне оккупации. Лишь спустя десять лет его перевели в полицейскую дирекцию, но дальше должности обер-комиссара не пускали. Да и эту должность он занял лишь два года назад.

Подошел поезд. Шельбаум с женой вошли в последний вагон. Софи была вдовой слесаря, расстрелянного военщиной во время февральского восстания 1934 года.[3] Шельбаум никогда не сожалел о своей женитьбе. Все то, чего он так мало имел в своей жизни — поддержку и человеческое тепло, — он нашел в браке. Благодаря Софи он познакомился с людьми другого класса, с людьми, которые до этого были ему чужды. Он не стал коммунистом, как ее расстрелянный муж, но он интересовался идеями и целями коммунизма, и если поблизости — в Бригитенау, в Флоридсдорфе или Леопольдштадте — проходили мероприятия коммунистической партии, то он шел туда. Шел не из простого любопытства, а с серьезным намерением узнать поближе этих людей.

— Мне они гадили, как только могли, — сказал он.

Жена это знала. Она знала, что является одной из причин, почему ее муж не продвигается по службе. Человек с высшим образованием женится на женщине из рабочей семьи. Кроме того, она была вдовой «красного». Если бы они знали, что на выборах он всегда отдавал свой голос коммунистам и левым социалистам, то были бы просто ошеломлены. Все это у некоторых лиц давно переполняло чашу терпения, например у обер-полицайрата Видингера, бывшего членом «Союза Свободной Австрии» (ССА).

Поезд остановился на Шведенпляц. Она поднялись по лестнице к набережной и перешли Мариенбрюкке. Дом, в котором они жили, был построен еще накануне первой мировой войны. Лифт в нем напоминал грубую железную клетку и действовал далеко не всегда.

— Здесь кто-то был, — сказал Шельбаум, когда они подошли к своей квартире на четвертом этаже. С легким кряхтением он наклонился и поднял конверт.

— Это подбросил Нидл, — сказал он, читая записку на обороте конверта. Он помог жене снять пальто, разделся сам и прошел в гостиную. Здесь он долго стоял рядом с книжной полкой и рассматривал на стене гравюру Дюрера «Рыцарь, смерть и дьявол», что он имел обыкновение делать, когда о чем то размышлял.

— Что-нибудь особенное? — спросила жена озабоченно.

— Нет, Софи, — ответил он. — Я уже знал, что Видингер едет в Испанию на полицейскую выставку в Мадриде. Потом он посетит различные учреждения испанской полиции. Сопровождает его комиссар Зандер. Тем временем я должен буду замещать Видингера в отделе. Есть у нас что-нибудь выпить?

— Я заварила чай.

Шельбаум вышел из гостиной. Софи не была любопытной, но слова мужа заинтересовали ее. Раскрыв записку, она прочла: «…Наши испанские коллеги весьма чувствительны. Мы не хотели бы ставить их в неловкое положение. Поэтому проявите понимание и воздержитесь от участия в поездке. Согласно рангу и выслуге лет Вы будете замещать меня в отделе…»

«Вот оно что, — подумала фрау Шельбаум. — Как деликатен господин Видингер, даже его оскорбления заметишь не сразу».

* * *

Несмотря на холодный вечер, терраса виллы Фридемана была ярко освещена. Четыре шарообразные лампы на железных стойках обрамляли выложенный плитками прямоугольник, откуда широкая лестница вела в сад.

В саду у террасы стояла скамейка, на которой, скрываясь в темноте, сидела женщина. Едва наверху открылась дверь, она подняла голову. Подошедшая к парапету Карин Фридеман узнала Ковалову.

— Подойдите ко мне, мое дитя, — сказала Ковалова, которая в обращении о юным поколением усвоила особый театральный тон. — Я спряталась здесь, чтобы поскучать. Поскучайте и вы со мной.

Карин хотелось побыть одной, но вежливость не позволила ей отказаться от приглашения. Она спустилась по лестнице и села рядом со старой женщиной.

— Вам, я вижу, не по душе эта суматоха? Есть ли там хотя бы пара славных молодых людей? — продолжала разговор Ковалова.

Скучные юноши и глупо хихикающие девицы, танцевавшие в зале, по мнению Карин, никак не заслуживали названия славных молодых людей. Однако, не испытывая к Коваловой особой симпатии, она ответила:

— Хотела бы я знать, чего им надо от моего дяди.

— Загадка легко разрешима, — сказала Ковалова. — Компаньоны вашего дяди имеют ведь и другие обязанности. Вот они и посылают вместо себя своих детей, чтобы не обидеть хозяина.

— А почему вы здесь?