На прекрасном голубом Дунае - [10]

— Здесь у причала была моя лодка, на ней я и переплыл Старый Дунай.

— Как романтично! Тогда вы определенно были не один.

Фазольд пожал плечами.

— К сожалению, мне никого не удалось подхватить.

— Сказали бы мне. Я бы посодействовала. Да и ваш друг Фридеман мог бы вам помочь.

— Он мне не друг.

Ковалова вскинула брови.

— Сегодня такое я слышу впервые. Разве вы не были вместе в концлагере? Кстати, в каком?

— В последнее время — в Эбензее, — мрачно произнес Фазольд.

— Складывается впечатление, — продолжала Ковалова, — что он не всегда был вашим другом. Впрочем, вчера вы грелись в лучах его милости и оставались до конца. Нас же просто выгнали.

— Вы ошибаетесь. Меня он тоже выставил, и последним ушел Деттмар.

Ковалова покачала головой.

— Бедный Деттмар, Мне он также рассказал о своих заботах. Я сомневаюсь, чтобы Фридеман дал ему хотя бы один грош. Фридеман тверд, как гранит. Но вы-то его лучше знаете.

— Я знаю его только по чисто деловым отношениям: я работал на него.

— Этого достаточно, — сказала Ковалова. — Деловые контакты говорят сами за себя. Вы проделали для него большую работу. Сначала продовольственные карточки…

— Это было давно! — смутившись, воскликнул Фазольд.

— Потом испанские паспорта, водительские права и облигации пять лет назад.

Фазольда бросило в пот. Что она еще знает?

— С этим покончено, — прервал он ее.

Ковалова хихикнула.

— После всех операций, числящихся за вами, нет смысла выходить из дела. Лучше продолжать.

— Я прекратил, — с ожесточением сказал Фазольд. — Теперь он что-то затевает с закладными. Но я ему сказал: без меня!

— И он согласился?

— А что же ему оставалось делать?

— Если Фридеман так много знает, он не спустит вас со своего поводка.

Рот Фазольда искривился в улыбке.

— Я тоже о нем кое-что знаю.

— Почему, собственно, вы пошли на это?

Фазольд отвел взгляд.

— Это было в трудные времена. Я только что вернулся из концлагеря, к тому же был молод и легкомыслен.

— Убедительные причины, — кивнула Ковалова. — Но не думаете ли вы, что следует позаботиться и о Фридемане? Расстались вы с ним не как друг.

Ковалова наклонилась к нижнему ящику письменного стола, чтобы достать бутылку водки, но тотчас же поднялась, услышав телефонный звонок.

— Минуточку, — сказала она, взявшись за телефонную трубку. — Черкесский бар, Ковалова. Пожалуйста.

Вдруг она оживилась.

— Но, дитя мое, почему вы так волнуетесь? Как вы сказали? Дора? — На лице ее отразилось крайнее возбуждение. Отсутствующим взглядом она посмотрела на Фазольда.

Фазольд приподнялся и схватился за ручки кресла.

— Как? — крикнула Ковалова, охваченная ужасом. — Ваш дядя тоже? Это же невозможно! Успокойтесь, дитя мое, успокойтесь. Я приду к вам, как только освобожусь. До свидания.

— Что-то плохое? — спросил Фазольд в крайней тревоге.

Ковалова многозначительно посмотрела на него.

— Ваша проблема, кажется, разрешилась простейшим образом, — сказала она.

Нижняя губа Фазольда начала нервно подергиваться.

— Ваш друг, или, вернее сказать, недруг, мертв. Его жена тоже.

Художник точно загипнотизированный уставился на Ковалову.

— Как же это случилось?

— По-видимому, он ее удушил, а потом сам повесился. Бедная девушка эта Карин. Теперь у нее никого нет, кто бы мог о ней позаботиться. Вам стоит ее посетить. Если вам не нравился дядя, то племянница здесь ни при чем.

Механическим движением Фазольд схватил со стола рулон афиши.

— Я поеду к ней. Всего доброго, фрау Ковалова. Афишу исправлю и пришлю вам.

Ковалова посмотрела ему вслед, и гримаса резче обозначила уголки ее губ. «Слабый характер, — подумала она. — Как хорошо, что мне тотчас же сказали, о чем идет речь, когда я их поставила в известность. То, что нужно, я определенно получу, и для этого не потребуется много времени. — Она посмотрела на телефонный аппарат. — Все дело в импровизации. Вот что можно извлечь из разговора, если собеседник вовремя положит трубку. Такой маленький эксперимент очень заманчив, в особенности тогда, когда ты в курсе дела».

* * *

Точно дуновение ветра пронеслось над спящим Эдгаром, и затихающий звук шагов привел в движение цепь пестрых картин.

Все тот же штудиенрат,[4] маленький и худой, как жердь, подняв испачканный в чернилах указательный палец, объявляет с явным злорадством: «Маффи оставлен на второй год!» Потом бегство к границе, которую ему не суждено перейти. За ним гонится отец, покрытый мучной пылью, в колпаке пекаря. В последнее мгновение он хватает сына. Потом сберегательная касса, работу в которой он выполнял с монотонной аккуратностью, пока не явились двое в масках и с холщовой сумкой. Под пистолетом они вынудили кассира выложить всю наличность. Он смотрел на них с поднятыми руками, и его охватила ярость. Он прыгнул через кассовый столик и свалил одного бандита. Другой повернулся и выстрелил… Пуля царапнула Эдгара по ноге, но он обезоружил одного грабителя и держал обоих на мушке, пока не подоспела полиция. Толстый комиссар из уголовного комиссариата сначала удивился, а затем порекомендовал ему поступить на службу в полицию. После года учебы в полицейской школе он же затребовал Маффи к себе в отдел, взял под свое личное покровительство…