На последнем сеансе - [29]

– Спишь? – снова спросил водитель.

Я не спал.

– Улица Флорентин, – сказал водитель.

Я расплатился.

* * *

Дома дребезжал телефон.

Дочь спросила:

– Что сказали в больнице?

Я ответил:

– Там не говорят, там делают.

– Что с тобой делали?

– Самое необходимое.

– Вот видишь, ты выстоял!

– Да, я себя отлично проявил.

– А может…

– Что?

– Может, будет лучше, если я свою квартиру продам и я с Дани перееду к вам?

– Я думаю, что мы управимся сами. Я с мамой, мама со мной…

– Папа, а я всё же не уверена, что ты… Почему бы не связаться с доктором Шером? Маме необходим уход. Особый уход. Доктор Шер заведует клиникой для таких людей, как моя мама.

– Пусть доктор Шер заведует в своей клинике, а здесь заведую я, и со мной об этом больше никогда не заговаривай.

В комнате моей жены пахло как обычно – чем-то кислым и старостью.

Распахнув окно, я спросил:

– Как ты сегодня?

Эстер задумчиво улыбнулась. Улыбка мне не понравилось – она была направлена непонятно на кого. И вдруг Эстер раскрыла ладонь.

– Они красивые, – сказал я про горстку цветных пуговичек.

Мышцы на шее Эстер напряглись, как у кошки. Свободной рукой она погладила моё плечо и спросила:

– Ты здесь?

– Где же мне ещё быть?

– Я подумала, что ты ушёл и что ты не возьмёшь меня в кино. На последний сеанс…

– Здесь я. Разве ты не видишь, что я с тобой?

– Теперь вижу, а раньше я думала, что тебя здесь нет.

– Ты не должна так думать.

– Ладно, тогда я оденусь, и мы пойдём в кино на последний сеанс, да?

– Как-нибудь пойдём.

Пуговки из ладони Эстер выпали на ковёр.

Из шкафчика в ванной комнате я достал свежее бельё и большое полотенце, а из зелёной тумбочки шампунь. Включил душ.

– Повернись… Ещё, ещё немного…

Купая жену, я подумал о рождённой из пены морской Афродите, а потом я вспомнил, как однажды мы с Эстер отдыхали в Нетании, и как Эстер в подаренном мною купальнике входила в море. Я любовался моей женой. Тогда ей было тридцать пять.

– Вот и порядок!

Я отключил душ и большим полотенцем обтёр сбившиеся на голове седые волосы, серую кожу лица, жёлтые складки живота, раздувшиеся вены ног.

– Остальное – сама, – сказал я.

Эстер кивнула, но к полотенцу не притронулась.

– Вот так…

Я уже успел смириться с мыслью, что до конца жизни мне придётся купать и менять на этой женщине бельё. Я одел Эстер в бордовую шёлковую пижаму, мой подарок ко дню пятидесятилетия, а потом потянулся за большой расчёской.

– Надо причесаться, – объяснил я.

Эстер послушно подставила голову.

– Вот так… Вот так… Вот так…

Я подумал о либретто оперы Глюка, где Орфей мог бы вернуть Эвридику к жизни лишь при условии, что от неё отвернётся.

– Вот так… Вот так…

Я представил себе, что повстречайся Орфей с женой Лота, у них бы, конечно, нашлась общая тема для беседы.

Я отвёл Эстер в комнату и сказал, что пойду на кухню заварить для неё чай.

Если бы четыре года назад меня спросили, сколько стоит пачка молока или килограмм соли, я бы не ответил. Теперь знал. И где на кухне стоят банки с рисом и мукой теперь тоже знал. Четыре года…

Я ждал, пока в чайнике закипит вода, а о проведённой в больнице ночи старался не думать. Я стал думать о моей балладе и даже пропел:

– Что день грядущий мне гото-о-овит…

Вернувшись к Эстер, я застал её сидящей на коврике.

– Твой чай.

Эстер подняла голову, спросила:

– Они вернут моего брата?

Я заглянул в глаза жены, как заглядывают в книгу. Прочёл: «Мне нехорошо!»

– Попей чай, – сказал я.

– Пусть они вернут моего брата.

– Они вернут.

– Когда? Ты знаешь, когда вернут моего брата?

– Нет, – сознался я. – Я не знаю, у кого спрашивать. Просто не имею понятия. Попей чай.

Эстер глотнула из чашки и вернулась к своим пуговкам.

– Завтра, – сказал я. – Игру с пуговками продолжишь завтра. Пора ложиться спать.

Эстер вдруг улыбнулась, спросив:

– Я красивая?

– Конечно! Спокойной ночи!

Чай я отнёс на кухню. Вылил в раковину. Промыл чашку, почистил зубы. Постирав в ванной комнате носки, развесил их на верёвке. Перед тем, как включить душ, заглянул в зеркало. Зеркало пугало своим бесцеремонностью: на лице была нарисована картина растерянности и досады. Захотелось от этого лица отвернуться, сбежать, словно от приближающейся опасности, но вдруг почудилось, что ко мне подошёл отец, сказал: «Когда подбирается опасность, не отворачивайся. Наоборот – попытайся заглянуть ей в глаза».

Я сбросил с себя одежду. Всё вроде бы на месте: ничего такого, что напоминало бы рассыпающуюся, засохшую хлебную горбушку.

Вот она – моя голова. Она не допустит размытых мыслей.

Вот они – мои руки. Они уберут, если потребуется, преграды.

Вот они – мои ноги. Они направят меня, куда надо.

Голова, руки, ноги – чем не достойное войско!

Я задержал взгляд на моём лице. Никакого сомнения – зеркало отражало облик вполне мужчины.

«Ты не засох, – сказал я себе. – Разве что чуть-чуть усох…»

Вспомнил:

«Не ищи другого лица, если имеешь своё!» – взывал знаменитый средневековый каббалист Парацельс.

«Вот именно!» – согласился я.

И вдруг…

В нижнем углу зеркала я увидел, как широко распахнулся халатик медсестры Вики.

«Ты здесь? – растерялся я. – Ты посмел явиться ещё и сюда?»

Халатик от зеркала отлетел. Повернувшись к зеркалу спиной, я громко рассмеялся.