На полпути - [34]

У толстухи вытянулось от досады лицо. Лучше бы ее попросили отрезать кусок кожи со спины. Она даже не пошевельнулась.

Дани, оцепенев, смотрел на дядю.

— Не понимаю… Мне надо отчитаться вином… Я отвечаю…

— Да не бойся, пока я на складе, там не будет недостачи. Я тертый калач. Не со склада надо вам начинать… Нехватки не будет, не волнуйся. До сих пор не было, нет? Ключи у меня. — И он похлопал себя по карману, где зазвенела связка ключей.

Дани ерзал на стуле, словно сел на крапиву. Таким же треугольником располагались они на кухне зимой, только у печки возилась не тетка, а его мать.

— И ключи останутся у меня, — сказал Лимпар.

Дани мучительно подбирал слова, в которые мог бы вложить все свое возмущение. Наконец он нашел их:

— Отдайте ключи от склада!

Лимпар хотел отделаться словами «не дури», но запнулся, посмотрев в холодные как лед глаза племянника.

— Отдайте ключи от склада! — повторил Дани и встал с места.

Лимпар вопросительно посмотрел на него: не шутит ли он. И когда убедился, что Дани и не собирался шутить, на его лице отобразилось такое недоумение, точно с ним объяснялись не на венгерском, а на готтентотском языке. Он заговорил кротко, терпеливо, как положено беседовать с сумасшедшими:

— Дани, ты рехнулся!.. На кой черт тебе сдался сельскохозяйственный кооператив? Ишачить ты мог и на своей земле… Послушай! В тридцатые годы я был членом правления в Хандье[3]. Тогда-то мне и удалось выстроить себе дом… Все так делают. Ты что, слепой?

— Значит, вот вы какой! — с горьким разочарованием воскликнул Дани.

Слова племянника ранили Лимпара в самое сердце. Размахивая руками, он закричал:

— Да, я такой! Я живу не в облаках, как ты. Понимаешь? Можешь идти в полицию!.. Убирайся!

— Ключи, — в третий раз повторил Дани.

Лимпар понял, что сражение проиграно. Он побледнел от злости и разочарования. Выхватив из кармана связку ключей, он бросил их под ноги Дани.

— Только посмей заявиться ко мне еще раз! — прохрипел он.

— Если бы и заставила нужда, я обошел бы стороной ваш дом, — подняв с пола ключи, тихо произнес Дани. — Нищий и без крова не подохнет, дядя Кальман.

Со двора ему было слышно, как Лимпар орал вне себя:

— Батраком я не стану! Не дам Прохазке командовать мной!

В тот день Дани вернулся домой среди ночи, но мать его еще не спала. Она сидела на кухне возле плиты, в которой поддерживала жар, и дремала или молилась.

Она раздула огонь и, пока Дани мылся, подала ему ужин. Он ел без всякого аппетита, после «конфискации сельскохозяйственных продуктов» кусок с трудом лез ему в горло. Наконец он покончил с ужином. Дани обошел сегодня наиболее зажиточных крестьян, и то скорей в назидание другим, а с остальными договорился, что вычтет у них по двадцать-тридцать трудодней за незаконно присвоенную землю. И так это был самый трудный день в его жизни, а теперь еще матери что-то понадобилось от него, иначе она не стала бы его дожидаться.

Вскоре мать начала разговор:

— Зачем ты делаешь это, сынок?

— Мама, лучше молчите, — сдержанно ответил он. — Вы не разбираетесь в таких делах.

— Полдеревни ходит ко мне жаловаться на тебя: «Катика, твой сын такой, твой сын сякой…» Я твержу им, что ничего в таких делах не смыслю, да все попусту.

— Ваш брат — это еще не полдеревни, — нехотя возразил Дани.

— Как ты говоришь о нем? — возмутилась старуха. — Он тебе дядя! Как ты говоришь о нем?

— Как положено говорить о воре.

— У него отобрали землю. Разве это не кража?

— Вовсе и не отбирали! Он отдал ее кооперативу. Добровольно отдал.

— Да, отдал. Но может статься, теперь жалеет. Тебе, конечно, это невдомек. Ты понятия не имеешь, сколько мы с твоим беднягой отцом шею гнули, пока обзавелись двенадцатью хольдами земли, ведь впроголодь жили…

И последовал рассказ о том, как она носила в город корзины на голове, чтобы не потратить двадцать крейцеров на поезд. Но теперь поучения матери не наводили скуку на Дани, а раздражали его. Хорошо, он пришел на готовенькое. Но обладание землей уже не доставляет ему радости и никогда не доставляло; поэтому, когда он был единоличником, то непрерывно экспериментировал, рискуя верным доходом. Не по этой причине не дает он расхищать кооперативное имущество. Или может быть, по этой, именно по этой причине? Дани стала сверлить одна мысль. Почему с тех пор, как образовался кооператив, больше всего его мучает «вопрос собственности»? Украли двести хольдов земли. Воруют люцерну, минеральные удобрения, брезент, растаскивают по частям телеги и все прочее, еще не всплыло, что именно, но о том свидетельствуют верные признаки. Сегодня он прошел по нескольким гумнам, заглянул в ряд амбаров. Кое у кого столько кормов, кукурузы, зеленых стеблей, сколько можно собрать лишь с четырех-пяти хольдов земли. И что бы еще довелось ему увидеть, если бы он мог просветить рентгеном чердаки, амбары и кладовые?.. Неужели крадут от безнравственности? Но люди здесь не воры. В былые времена человека отлучали от церкви, если он сорвал у соседа тыкву, несколько свекольных листьев или гроздь винограда. Лимпар не из мести донес на Дюри, укравшего у него кисть винограда, а потому что в нем еще живы нормы старой суровой морали: все, что мое, свято, и негодяй тот, кто осмелится притронуться к моему добру. Между тем он со спокойной совестью запускает руку в кооперативные закрома. И не удивительно, так как он относится к кооперативной земле, как к своей частной собственности или, что еще хуже, как к «отнятой» у него. Может быть, основная проблема всего кооперативного движения — борьба с частной собственностью, а не руководство хозяйством, занимающим тысячу хольдов, как представлялось ему, Дани, раньше и ради чего он стремился стать председателем?