На поле славы - [54]

— Это отчего же? Вы читали завещание?

— Что мне завещание? — Тут он подул на ладонь. — Вот что! Ветер! Кому записал? Жене? А какая такая жена? Где она? Вот что! Я здесь — самый близкий! Мы — Кржепецкие, а не вы!

— Это мы еще посмотрим! Чтоб вам лопнуть!

— Вам, чтоб лопнуть! Ступайте вон!

— Ах ты козел! Ах ты пес! Подождешь еще! Говоришь, вон!.. Лучше сам береги свой козлиный лоб!

— Ты мне грозишь?

Пан Мартьян загремел саблей и начал наступать на братьев, а они тоже схватились за рукоятки.

— Но в эту минуту позади них раздался огорченный голос ксендза Творковского:

— Господа! Ведь покойник еще не успел остыть. Сульгостовские страшно смутились, а один из них проговорил:

— Ваше преподобие, мы тут ни при чем. У нас есть свой кусок хлеба, а чужого мы не желаем. Но эта змея уже начинает шипеть и людей гнать.

— Каких людей? Кого?

— Кого ни попало. Сегодня нас, — он уже приказал нам уходить, а завтра, может быть, погонит и этих женщин-сирот, которые живут под этой кровлей.

— Вот и неправда! Неправда! — воскликнул Мартьян.

И, свернувшись внезапно в клубок, он усмехнулся, начал потирать руки, кланяться и говорить с какой-то ядовитой любезностью:

— Наоборот, наоборот! Я всех приглашаю на похороны и поминки! Покорнейше прошу! Мы оба с отцом покорнейше просим. А что касается панны Сенинской, она всегда найдет здесь кров и опеку! Всегда! Всегда!

Сказав это, он продолжал самодовольно потирать себе руки.

XV

Действительно, пан Мартьян и сам решил объявить панне Сенинской, что она может считать Белчончку своим собственным домом, но он отложил этот разговор до окончания похоронных церемоний. Ему хотелось сначала посоветоваться с отцом, который всю жизнь вел непрекращающиеся процессы и потому прекрасно знал законы и умел заранее предупреждать всякие затруднения. Впрочем, они оба были убеждены, что дело их верное, и на другой день после ужасного происшествия, в тот самый момент, когда Понговского клали в гроб, они заперлись в боковой комнате и начали с одинаковой бодростью совещаться.

— Само Провидение за нас! — говорил старик. — Прямо Провидение. И Понговский тяжко ответит перед ним за то, что хотел обмануть нас.

— И пусть себе отвечает! — заметил Мартьян. — Наше счастье, что он только хотел, но не успел, а теперь мы все заберем в свои руки. Сульгостовские уже успели поспорить со мной, но прежде я вырву у них душу, чем они вырвут у меня хоть один загон в Белчончке.

— Ах, шельмы! Такие-сякие! Чтоб их скривило!.. Да я и не их боюсь, а завещания. Ты выпытывал у ксендза Творковского? Если кто что-нибудь и знает, так это он.

— Неудобно мне было вчера, потому что он застал меня вчера за ссорой с Сульгостовскими и сказал нам: «Покойник еще не остыл!..» Потом он поехал за гробом и за ксендзами, а сегодня не было времени.

— Вдруг да Понговский все этой козе записал.

— Не имел права, потому что это имущество осталось от его покойной жены, нашей ближайшей родственницы.

— Это и сделает завещание недействительным, но будут расходы, беготня по инстанциям… и бог знает что!

— Ведь вы уж привыкли к процессам, а я составил такой план, что, пожалуй, не понадобится никаких процессов, а пока блажен кто верует, поэтому я из Белчончки теперь не тронусь. И послал уже за нашей челядью. Пусть меня потом гонят Сульгостовские либо Забежовские!

— Однако что скажет девушка, если ей все записано?

— А кто за нее вступится? Она одна, как палец, на всем свете, ни родных, ни друзей, одно слово — сирота. Кому охота подставлять из-за нее шею, нарываться на неприятности, поединки? Кому какое дело до нее? Тачевский был в нее влюблен, но Тачевского нет. Он, может быть, и совсем не вернется, а если бы даже и вернулся, то ведь он гол, как сокол, и в процессах столько же понимает, сколько мой конь. Откровенно говоря, положение сейчас таково, что если бы даже не Понговский, а родной отец завещал ей Белчончку, то и тогда мы могли бы приехать и распоряжаться, как нам заблагорассудится под видом опеки над сиротой. Я думаю, что Понговский только собирался все переписать на нее и потому или совсем не окажется завещания, или окажется такое, где старик все оставляет панне Сенинской, как своей воспитаннице…

— Ну, а такое нам не страшно, — отвечал старик, — ручаюсь в том головою! Конечно, без процесса не обойдется.

— Почему же? Я слушаю, что вы говорите, но думаю, что обойдемся и так.

— Но видишь ли, в том-то и дело, что, говоря между нами, покойница Понговская была дура… (царство ей небесное) взяла да и записала все на мужа, значит, он имел право оставлять кому хотел. — Последние слова старик Кржепецкий произнес шепотом, оглядываясь во все стороны, хотя он и знал, что в комнате, кроме них, нет никого.

Но сын спросил:

— Как же она могла записать на него все имущество, когда она погибла внезапной смертью?..

— Дата поставлена через год после венчания. Очевидно, Понговский выманил у нее завещание, потому что там, где они жили, была опасная местность и никто не знал, когда татары запоют ему вечную память. Они сделали взаимное завещание и засвидетельствовали его в Поморянах, откуда Понговский и привез его сюда. Я хотел тогда судиться с ним, но знал, что ничего не выиграю. Теперь совсем другое дело.