На первом дыхании - [4]

Я замахал руками: нет, нельзя, скажи, что меня нет рядом. Я вдруг вспомнил черточку этих моих родичей. Они любили быть добрыми.

Кадровичка подытожила:

— Теперь идите к начальнику лаборатории. — И улыбнулась: — Теперь все в порядке. Теперь только от начальника и зависит.

Я уже взмок от разговоров, а еще пришлось носиться за начальником с этажа на этаж — искать. О лаборатории я за это время узнал вот что. Кое-какой наукой они, конечно, занимались, но, в общем, существовали благодаря побочным изделиям. Плетеные галстучки. Авоськи. Расшитые пояса для морских офицеров. И тому подобное. Что-то вроде подпольной фабрики вблизи Мцхеты. Но только все законно. На хозрасчете.

— Здравствуйте. Садитесь.

И когда я сел, он спросил в лоб:

— Ну и кто вы есть?

Начлабу было лет под сорок, матерый. Страшно важничал. Хрен лысый. Поглядывал с прищуром и расспрашивал. Но вся его спокойная и уравновешенная жизнь длилась до поры до времени, пока он не спросил, что же меня привело именно в эту лабораторию.

— Ваше имя, — сказал я. — Ваше научное имя.

Он слегка покраснел и улыбнулся этак насмешливо. Дескать, не проведешь. Он даже постучал карандашиком по столу. Сделал недоверчивую паузу. И тем не менее, клянусь, он поверил.

— Из Кукуевска?.. Я что-то такого города не знаю.

— Крохотный городишко. Бараки.

— И там слышали о моих работах?

— Конечно!

Он покачал головой, он сомневался. И чем больше он сомневался, тем больше он верил. Это было ясней ясного. Вздумал меня расспрашивать. Хрен лысый.

— Я хотел бы сегодня же приступить к работе.

— Сегодня же? — У него глаза полезли на лысину.

Он решил, что впервые в жизни наскочил на молодого творца, начитавшегося журнала «Юность».

Он сказал, что надо ждать приказа о зачислении.

— Но я хотя бы ознакомлюсь с работой, — настаивал я.

И тут ему стало совестно. Всем нам хоть однажды в жизни бывает совестно оттого, что мы не творцы-фанатики. Не гении. Он уже понял, что я беззаветно предан науке. И что хочу сгореть. И теперь ему стало чуточку совестно, потому что я мог разочароваться в его лаборатории.

— Видите ли, Олег Нестерович (это я), мы занимаемся не только наукой. Есть, кроме науки, всякие промышленные нужды (это авоськи!)…

Я кивнул: понятно.

— Я хочу, Олег Нестерович, чтоб вы через месяц не заявили мне, что вам у нас скучно. Что здесь не жизнь, а тоска зеленая.

И я ему опять головой. Как лошадь. Понятно. Понятно. Понятно. Понятно.

Лаборатория представляла собой длиннющую комнату. Полуцех. С совершенно белой торцовой стеной, как в кинотеатре. Там не было ни окна, ни крючка, ни гвоздя — нечто абсолютное в своей белизне. Даже глаза резало.

Сидели там две старухи в очках и вязали на спицах. Младшие научные сотрудники. Так они представились, когда я сказал, что прибыл работать.

— А где народ?

— Обедают.

— А что, мамаши, не попьем ли и мы чайку? — И я стал оглядываться в поисках чайника. Он непременно должен был находиться где-то рядом. Закипать и булькать носиком. Но оказалось, что я ошибся. Отстал от времени. Чай здесь разносили на подносе — в стаканах с подстаканниками. Фирма.

Я стал рассматривать на столах схемы вязальных станков. Не то чтоб я очень увлекся. Но я увидел намеченный кем-то перемонтаж, а я в таких случаях обожаю переделывать наново. Люблю ломать.

И вот я пробовал набросать новую схему. Я, конечно, видел, как вошла Галька. Ах ты гадость какая. Уже замужняя женщина. Такие корабли.

— Олег? — Она удивилась, а я держался спокойно.

— Чему ты удивляешься? — Я рассматривал станок.

Мы говорили негромко.

— Я за тобой, — начал я. И объяснил, что хочу, чтоб она собралась и уехала со мной. Да, в степи. Дня три на сборы. Ее замужество в степях никого не заинтересует и не взволнует. Чистая формальность. У нас там свои законы.

— Да ты просто с ума сошел!., Уходи.

— И не подумаю.

— Я сейчас же позвоню мужу. Или скажу начлабу.

Убирайся к чертям. Видеть тебя не могу. — Галька умела быть грубой.

Но все это было полушепотом. И две старухи поодаль непотревоженно и спокойно вязали из лавсана. Проводили микроэксперимент. И были похожи на этих — как же их? — богинь судьбы.

А это уже было не шепотом. Вошел лысый начлаб. И с ним другие, вернувшиеся с обеда. Начлаб громко и звучно представил меня:

— …Наш новый сотрудник. Молодой, но, как мне кажется, обещающий.

У Гальки отнялась речь. Это хорошо. Пусть знает, что это как судьба. Неумолимо. Как рок. Остальные приняли меня замечательно. Некоторые улыбались и подмаргивали: дескать, свой будешь. Все они были на фоне той ослепительно белой стены. А когда они пошли к своим столам и стали рассаживаться, мне почудилось, что сейчас станет темно. И на стене начнется показ фильма. Осталось от детства.

Не было только места.

— Мы организуем, — сказали они. — Подожди, друг, сейчас организуем: у тебя будет свой стол.

Они нашли в коридоре института какой-то гроб и еле его доволокли. Громадина застряла в дверях, ни взад ни вперед. Пропихивала и втаскивала его вся лаборатория — все они очень оживились.

Я не в свое дело не лез. Я взял стул, придвинул его к Галькиному столу и сел от нее сбоку. Сдул пыль, выложил локти на стол и склонился над каким-то ее чертежиком. Предварительно, разумеется, спросил разрешения: