На Памире - [4]
Памир потряс меня. Проезжая по Памирскому тракту, я задыхался и буквально, и в переносном смысле — от высоты и от восторга. К высоте я со временем привык, но душевное потрясение увиденным осталось навсегда. Поражало буквально все: грандиозность горных сооружений, сочетание огромных высот с чудовищной сухостью, пастельные тона пейзажей нагорья, бешеный перепад высот на Западном Памире, сумасшедшие каскады рек, нависшие над пустыней ледники, синее до фиолетовости небо, каменные глыбы осыпей, не похожие ни на что виденное растительные ландшафты, в которых не было места лесам и лугам на склонах гор… От всего этого внутри что-то обрывалось и пело. На память приходили картины Рериха, стихи таджикского поэта и зоолога Гуссаковского, образы Федченко, Северцова, Свена Гедипа, Корженевского… Потом память забивало чем-то новым, вынырнувшим из-за поворота дороги.
Некоторое время спустя я перебрался в Хорог. Стал работать старшим научным сотрудником Памирского ботанического сада. Это и было настоящее начало. Не очень, правда, типичное. Но так было.
Прошел год, второй, пятнадцатый… Многое стало привычным: выезжать на Памир по весне, спать там, где застанет ночь, есть что придется, возвращаться домой поздней осенью, с первым снегом. Меня спрашивали, долго ли еще я намерен бродить. Отвечал по-разному, чаще не всерьез. Сам же задумывался: а и правда, долго ли? Кажется, не было уже на Памире мест, где бы я не побывал. К осени чертовски надоедали сухомятка, спальный мешок и штормовка. Хотелось домой, в ванну, к обильному столу, к библиотеке. Уже закончены некоторые обобщения, написаны книги. Уже затрудняли сложные маршруты, которые какие-нибудь десять лет тому назад я проходил запросто. Уже многое примелькалось, и я почти перестал фотографировать: казалось, сфотографировано все. Может быть, и правда пора кончать? Но через минуту эта дикая мысль отбрасывалась. Становилось ясно, что логического конца моей работе нет. К концу каждой экспедиции вопросов, требующих решения, возникало все больше. И каждый новый сезон, каждый новый маршрут воспринимались как начало…
ТРИ ПУТИ
К САРЕЗСКОМУ ОЗЕРУ
Парадом командовал Гурский. Ему принадлежала идея. К тому же он был нашим директором, да еще и профессором. Техническое оснащение экспедиции было возложено на Запрягаева. У него был к этому талант. На мою долю оставалась работа «на подхвате», так как у меня не было ни идей, ни технической одаренности. Такое распределение обязанностей было справедливым и по соображениям стажа: Анатолий Валерьянович Гурский к тому времени разменивал свой пятнадцатый памирский год, Михаил Леонидович Запрягаев — четвертый, а я — только первый, если не считать кратковременной поездки сюда за два года до описываемых событий. А события в этот момент развертывались жаркие. На Памирской биологической станции обсуждалась идея Гурского. Поскольку биостанция Гурскому не подчинялась по служебной субординации, обсуждение носило совершенно свободный характер. Кирилл Владимирович Станюкович — директор биостанции и тоже профессор — назвал всю идею авантюрой. Гурский же доказывал реальность идеи и перечислял все ее достоинства. Идея зародилась на Западном Памире и теперь вместе с сотрудниками Памирского ботанического сада была импортирована Гурским сюда, на Памирское нагорье. Оба директора спорили в любую свободную от работы минуту. Сотрудники поддерживали своих директоров. На стороне биостанции было большинство, опиравшееся на двадцатилетний памирский опыт Станюковича, на нашей стороне был Гурский, переспорить которого все равно было невозможно. Полемика закончилась неожиданно:
— Кирилл Владимирович, вы дадите нам мешковину или нет? — спросил Гурский.
Станюкович молча посмотрел на него, ушел на склад, вернулся с рулоном мешковины и буркнул с высоты громоздкой своей фигуры:
— Берите. Это лучше, чем потом тратиться на три венка к похоронам.
Капитулировал Кирилл Владимирович, надо признать, с обычным для него юмором, хотя и мрачноватым на сей раз. Впрочем, капитуляцией это, пожалуй, не назовешь: каждый все равно остался при своем мнении. Но отныне план больше не обсуждался, и вчерашние оппоненты помогали нам снарядиться, чем могли. Запрягаев, получив мешковину, оклеил ею дно фанерной плоскодонки, просмолил ее несколько раз, и на этом сборы закончились.
Так мы впервые собирались в путь к Сарезскому озеру. А плоскодонка нужна была для того, чтобы реализовать идею Гурского о сплаве на Сарез по реке Мургабу. Именно этот способ достижения цели и вызвал споры. Сказать, что сплав по бурным рекам не является традиционным способом передвижения на Памире, — значит впасть в явное преувеличение: сплав там вообще не применялся тогда еще ни одной экспедицией.
Вечером был прощальный ужин. Под общий хохот Гурскому присвоили шуточное звание адмирала Сарезского озера. Даже эполеты из фольги на него нацепили. Потом все разошлись спать.
Я уснул не сразу. Тараща глаза в темноту комнаты и слушая дружный храп моих товарищей, я перебирал в памяти все, что знал об удивительном озере, к которому предстояло плыть.
