На острове - [6]

Самуэль вернулся на кухню и открыл кран так сильно, что вода хлынула пенной струей. Половина кружки выплеснулась в раковину. Самуэль убавил воду до тонкой струйки и долил в кружку.

Человек снова жадно все выпил, проливая уже меньше. Допив, он уронил руку с кружкой, надетой на два тонких пальца. На ковер упали капли. Человек закрыл глаза, откинул голову, облизнул губы и сглотнул. Затем открыл глаза – сперва один, потом другой – и что-то сказал, глядя на Самуэля.

Самуэль покачал головой:

– Не понимаю.

Человек навалился на диван, пытаясь забраться. Он молча тужился, кривя белозубый рот. Самуэль стоял и смотрел на него. Ему не хотелось снова к нему прикасаться. Человек подтянулся настолько, чтобы усесться.

– Твоя одежда мокрая. Ты бы переоделся. Не холодно так?

Человек кивнул, словно понял его. Затем завалился на бок, растянувшись на весь диван, закрыл глаза и заснул.

У НЕГО БЫЛ ТОЛЬКО ОДИН ОСТРЫЙ НОЖ. Большой, хорошо сбалансированный, с широкой деревянной ручкой, но кончик лезвия обломился, и нож стал тупоносым. Самуэль постепенно заточил его, но форма осталась необычной. Массивное основание резко сужалось к тоненькому кончику. Не приходилось сомневаться, что однажды он опять обломится.

Самуэль взял кастрюлю, в которой с утра вымачивал бобы. Они раздались и стали мягче. Отставшая кожица плавала в воде. Он промыл бобы под краном и заглянул в буфет под раковиной, ища самую большую кастрюлю. Она стояла у задней стенки, вся в пыли. Самуэль вымыл ее, протер крышку и, налив воды, перелил в нее бобы и поставил на огонь. Это была порция на одного, тщательно отмеренная. Но теперь ее придется поделить на двоих.

Он почистил овощи, счищая ногтями птичий помет. Каждый овощ он вертел в руках, высматривая полости, куда могли заползти червяки или насекомые, ковырял там кончиком ножа и, если что-то выковыривал, стряхивал в раковину. Потом взял деревянную разделочную доску, стоявшую у раковины. Доска пахла луком; этот запах пропитал ее за годы – не отскребешь – и перешел на пальцы Самуэля. Он очистил отдельные овощи, нарезал все крупными кусками и разделил на две кучки: твердые и мягкие. Подождал немного и ссыпал в кастрюлю твердые. Затем взял из буфета над раковиной бутылочки с солью и перцем. И то и другое было на исходе. Он высыпал все в кастрюлю, помешал деревянной ложкой и убрал на место пустые бутылочки. Назавтра привезут еще.

Самуэль замер и вспомнил с досадой, что просил привезти ему навоз. А сам забыл подготовить почву. Теперь было поздно, уже стемнело. Если он встанет пораньше, может еще успеть. И он принялся мысленно делить огород на отдельные квадраты, нарезая воздух ножом.

Но потом решил, что подождет. Пусть сперва уйдет этот человек, и остров снова станет принадлежать ему одному.

Варево на плите закипело, и Самуэль добавил мягкие овощи. Он вытер стойку, бросил очистки в ведро для кур, отложил в сторону семена, чтобы снова посадить, и вымыл нож и доску. В раковине один червяк умудрился отползти к краю и пытался выбраться. Самуэль плеснул на него воду и увидел, как его, свернувшегося колечком, унесло в слив, вслед за товарищами.

Человек уже стоял у двери, в одежде, которую оставил ему Самуэль. Джемпер был ему коротковат, как и брюки.

– Есть хочешь? – спросил Самуэль.

Человек оглянулся с отсутствующим видом. Самуэль указал себе на живот, на рот и на кастрюлю на плите.

– Голодный?

Человек улыбнулся и кивнул.

Самуэль указал на стул у стола. Затем сходил в комнату и принес для себя трехногую табуретку. На ней виднелись пятна краски и давние следы точильщика. Взяв со стойки подставку, он положил ее на середину стола, надел рукавицу и поставил на подставку кастрюлю.

Самуэль замешкался. У него была только одна тарелка. Он всегда ел из нее, и его это устраивало. Хотя, по правде говоря, в доме имелась еще одна тарелка – десертная, с золотым ободком; она висела на стене в гостиной, хоть и была битой. Самуэль нашел ее в благотворительной коробке. Когда он выудил ее из прочего хлама, ему представилось, что она попала туда из сервиза самого президента, о доме которого поговаривали, будто за столом у него могла разместиться сотня человек и над каждым сверкали хрустальные канделябры.

«Вот какой может быть Африка! Это и есть Африка! – заявлял первый президент, рассылая фотографии в газеты и печатая брошюры, которые раздавали беднякам и безграмотным в трущобах. – Мы не пропадем без колонистов. Посмотрите, как мы живем при независимости!»

Брошюры были черно-белыми, и если Самуэль когда-то и помнил узор столового сервиза, теперь уже забыл. Но он помнил, как принес брошюру больному отцу, показать ему послание от президента, за которого тот сражался. Посмотрев на сервиз, отец сказал: «Чайна»[1], поэтому Самуэль, найдя эту тарелку, решил, что она из Китая и на ней изображен пейзаж этой далекой страны. Но его заблуждение развеял один из лодочников с судна снабжения, Каймелу, чья жена, Эдит, работала в благотворительной службе и отправила эту коробку.

«Чайна – это фарфор, из которого тарелка сделана. В смысле это вовсе не Китай, а Англия. – Он перевернул тарелку и прочитал, водя пальцем: – «Сатерленд