На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта, 1939–1945 - [33]

В то время, как основная масса русских пленных, похоже, воспринимала свою участь как волю Божью, сами мы очень боялись угодить в руки к русским. Не раз мы слышали, как тяжелораненые просили:

– Пожалуйста, возьмите нас с собой, а если не можете, пристрелите. Мы не хотим попасть в плен к русским.

В один из дней я попросил разрешения поехать в Смоленск, чтобы посмотреть на кремль. С собой я взял дежурного офицера и двух солдат в качестве охраны. В тот момент немцев в городе было мало, поскольку «котел» образовался к западу от него и сейчас его зачищала пехота.

Смоленск казался брошенным. Промышленным объектам были нанесены огромные повреждения, то же можно сказать и о мостах через Днепр. Среди руин гордо высился, вздымаясь в небо, смоленский собор. По всей видимости, он почти не пострадал. Я пошел вслед за женщинами и стариками и, войдя в собор, поразился его красоте. Все выглядело в полном порядке. Алтарь стоял украшенным, горели свечи, их огоньки отсвечивали от золотых окладов икон, создавая праздничное настроение. Когда вместе со своими спутниками я приблизился к алтарю, бедно одетый старик с длинной бородой обратился ко мне на ломаном немецком:

– Господин офицер, я был здешним попом до Ленина со Сталиным. Много лет прятался. Кое-как перебивался у сапожника. Теперь вот вы нас освободили. Могу ли я отслужить в соборе первую обедню?

– Как же так получилось, – спросил я его, – что ваш собор в таком отличном состоянии?

Ответ поразил меня:

– Сразу же после революции русские эмигранты, уехавшие в Америку еще в царские времена, выкупили церковь со всеми сокровищами у советского правительства, которое в ту пору отчаянно нуждалось в американских долларах. Собор теперь принадлежит американцам, вот и причина того, что в нем все – почти все – осталось как есть.

Проверить данное заявление я не мог, да мне это было и не важно. Без обращения в штаб-квартиру я дал попу разрешение отслужить обедню на следующий день, с каковой целью он возжелал пригласить еще одного священника.

На следующий день я снова отправился в Смоленск, на сей раз уведомив дивизионного командира. Из предосторожности я взял с собой наряд бронеавтомобилей.

Открывшееся нашему взору по прибытии зрелище было захватывающим. Площадь перед собором полнилась людьми, которые медленно двигались в направлении входа. Вместе со своим дежурным офицером я протолкался вперед. Уже тогда внутри не осталось места, где можно было бы не то что сидеть, стоять или преклонить колени. Мы встали в сторонке, чтобы не мешать службе и никого не смущать своим присутствием.

Ритуалы русской православной церкви были мне незнакомы, однако чем дальше, тем сильнее меня охватывала магия службы. Невидимый за алтарем, один из священников[42] начал монотонное чтение, которому вторил хор из восьми певчих, стоявших перед алтарем. Звуки пения наполняли всю церковь. Из-за прекрасной акустики казалось, что голоса идут откуда-то сверху, прямо с неба. Люди упали на колени и принялись молиться. У всех в глазах стояли слезы. Для них это была первая обедня за более чем двадцать лет. Меня и моего спутника это очень тронуло. Как же глубоко верили эти бедные люди. Никакая идеология, никакое принуждение и даже террор не могли лишить их веры. Пережитого тогда в соборе мне никогда не забыть.

Следующей нашей целью стал город Вязьма, стоявший на шоссе Смоленск – Москва и находившийся в 200 с небольшим километрах от Москвы. Силами разведывательного батальона мне предстояло провести проверку участков территории восточнее и северо-восточнее в районе севернее шоссе, произвести рекогносцировку на фланге и продвигаться как только можно быстрее.

Пройдя примерно километров 50, мы столкнулись с упорным противодействием. Мы установили, что русские создали сильную линию обороны на высотах с востока широкой долины притока Днепра, в нескольких километрах к северу от населенного пункта Ярцево. На позициях стояли танки T-34 и тяжелая артиллерия. Я доложил обстановку, и дивизия развернула крупномасштабную атаку. Вспыхнули ожесточенные дуэли танков и артиллерии, продолжавшиеся несколько суток.

15 июля был мой день рождения, и я хотел его так или иначе отпраздновать, поскольку он запросто мог оказаться последним. Коль скоро продвинуться мы не могли, пришлось нам «замереть» на месте, и я пригласил командиров на «трапезу». Моему «отелье» Фриче, служившему в моей бывшей роте, пришлось поколдовать, чтобы все организовать. На западном склоне, прямо на глазах у русских, находившихся в какой-нибудь тысяче метров, поставили стол со скатертью и всевозможными деликатесами на нем. В обычных условиях они бы не вызвали повышенного внимания, но здесь, в России, подобные вещи являлись редкостью. Откупорив «добытые» бутылку водки и несколько бутылок мозельского, мы подняли тосты за туманное будущее.

Бои под Ярцево продолжались куда дольше, чем нам того хотелось. Судя по всему, блицкригу подходил конец. С немалыми потерями мы в итоге все же прорвались. К несчастью, среди павших оказался и командир нашего мотоциклетно-стрелкового батальона, который мне тоже пришлось принять под свое начало. Имея под командованием четыре моторизованные роты ветеранов, я превратился даже в нечто большее, чем просто глаза и уши дивизии.