На окраине Перми жил студент ПГМИ - [6]

Картина (напомню тем, кто не видел этой работы режиссера Василия Левина) посвящена была «последним месяцам жизни комиссара полиции Берлаха, в течение которых умирающий полицейский следователь продолжал, несмотря ни на что, попытки разоблачить жестокого военного преступника, нацистского врача — изувера Эменбергера.

А тот, вражИна, как и положено вражИне, скрывался под чужим именем и продолжал гнуть свою фашистскую линию: проводил жестокие опыты над ни в чем ни повинными людьми, пациентами своей клиники. Оперируя несчастных больных БЕЗ НАРКОЗА! В конце фильма, пускай и ценой собственной жизни, смертельно больному блюстителю закона Берлаху удается, таки, призвать к ответу преступного вивисектора…».

Писал искренне, честно. О том, что думал, о том каким виделся мне мир… Я казался себе «взрослым». И, в этом смысле, будучи патриотически настроенным советским школьником, вряд ли чем — то существенно отличался от большинства сверстников.

Впрочем, патриотизм мой уже не носил абсолютного характера, его уже нельзя было считать ни классическим, ни «стопроцентным». Ибо был он слегка, но — «подмочен» привнесенными извне обстоятельствами.

Допускал, что и по ту сторону «железного занавеса», все таки, имеется что — то хорошее, что и там есть свои, пусть и не многочисленные, но, тем не менее, достоинства.

Например, музыка! Речь о западных музыкальных веяниях, обрушившихся с конца шестидесятых на СССР. О битломании, если проще. Да, был я «битломаном». Носил длинные, почти до плеч, волосы. По тогдашней крайней моде.

Утешало, повторюсь, то, что это мое увлечение англо — саксонской музыкой, электромузыкальными инструментами, роковой зарубежной музыкальной культурой, весьма распространенное среди тогдашней молодежи, абсолютно не конфликтовало с той, значительнейшей, надо сказать, частью моего сознания, отвечавшей за преклонение перед мужеством и стойкостью советского народа, перед героизмом Советской армии и флота. Что оно совершенно не мешало мне искренне считать, полагать страну свою самой передовой, самой правдивой, самой лучшей на свете!

В общем, не знаю, почему, но был я уверен в своем сочинении. Тем более, что, стараясь не рисковать, по возможности, я сознательно «упрощал» текст, там, где считал это возможным, допустимым.

Письменный экзамен проводился в Большом зале Главного корпуса. Рукопись свою сдавал я одним из самых последних.

Все. Теперь нужно было ждать результатов. Долго. Неделю или даже больше.

…Наконец, списки с оценками вывешены, представлены для всеобщего обозрения на досках объявлений Главного корпуса (в пространстве на лестничной площадке между первым и вторым этажами).

Волнуясь, ищу, ищу фамилию свою череде бесконечных списочных столбцов. И в круге первом, конечно же, пропускаю, не нахожу себя! Вот какие штуки проделывает иногда с нами волнение! И только на второй раз все благополучно разрешилось.

Выяснилось, что мой сочинительский порыв не пропал всуе. До «пятерки», правда, не дотянул, но и «четверка» устраивала. Это был допуск к следующему испытанию, к экзамену по химии.

«Химия позади, считай студбилет — на груди!»

«Сдал химию — поступил в мед!» — не раз и не два доводилось слышать мне от знакомых студентов — медиков. Как же я завидовал им, этим едва ли не небожителям! Завидовал белой завистью!

Еще бы, ведь они уже сдали, и сдали — успешно, скинули с плеч всю эту вступительную «муру». И химию, и прочее. Эти ребята, которые по возрасту были старше меня буквально на один — два года, казались мне, едва ли не аксакалами, умудренными огромным жизненным опытом!

А я? А у меня?

А у меня все было еще впереди.

Как и почти все поступающие, слегка побаивался я химии. Мне не стыдно в этом признаваться. Даже сейчас, сорок два года спустя.

Ведь, кто — то правильно некогда заметил, что человек чаще всего боится не вовсе не действительно страшного, а, по большей части — «неизвестности и неопределенности грядущего».

Да, вступительный химический экзамен был самым трудным, но вовсе не потому, что химия была самой трудной из существующих на земле наук! Нет, проблема лежала несколько в иной плоскости: в те времена на химическом экзамене стало «модным» проверять и оценивать не столько знание теоретических вопросов, сколько практических, то есть, способности будущих врачей решать разнообразные химические задачи.

Иными словами, речь шла о наметившемся «доминировании», приоритете прикладных знаний над фундаментальными. Кто — то посчитает это перекосом, кто — то — нет.

Но, вот, задачи эти самые, чтоб ни дна им, ни покрышки, сами по себе были с такими «вывертами» и с подвохами, что мама не горюй! Составлены и подобраны они были так, что у экзаменатора всегда оставалась в запасе реальная возможность «утопить» вас. И любого на вашем месте!

Ибо всегда можно было, например, объявить ваше решение не вполне корректным или даже вовсе неправильным.

Или же обвинить абитуриента в том, что результат достигнут с использованием не самых современных, а в чем — то уже «устаревших» методов, или просто «не тем методом», которым «следовало бы»… И, стало быть, влупить «фитиль», поставить «пару» на совершенно законных основаниях.