На одном дыхании. Хорошие истории - [12]

Первая любовь

Шестилетний мальчик познакомился с симпатичной ровесницей.

– Ты часто влюбляешься? – спросил мальчик.

– А я не знаю, что это такое, – ответила девочка. – Но мне иногда нравятся мальчики. Поэтому я… внравливаюсь.

– Даже слова такого не слышал! Нет, ты уж давай учись влюбляться. Как взрослые.

– А зачем?

– Ну, тогда мы сможем дружить, гулять вместе и даже обниматься!

– А я и сейчас так могу, – улыбнулась девочка. – И ты можешь, правда! Ну, мы вместе можем. Если я тебе нравлюсь, конечно. Это важно, чтобы нравилась.

Наверное, это был первый раз, когда я по-настоящему влюбился. До сих пор помню цвет ее платья, как у нее были зачесаны волосы, большую царапину на загорелой коленке и родинку на левой щеке. Ну и, конечно, как ее звали.

На что похожа мужская жизнь?

Мама улетела в командировку на Таймыр.

– Доброе утро, сын! Теперь у нас с тобой – целых четыре дня настоящей мужской жизни! – С этими словами отец нежно пощекотал мой нос своей фирменной бородой, и этот массаж привел меня в чувство быстрее, чем настежь распахнутая при минус двадцать форточка.

– А на что будет похожа наша мужская жизнь? – потянувшись, спросил я. И задал более конкретный вопрос: – Вот что у нас сегодня будет на завтрак?

– «Как хорошо без женщин и без фраз! Без горьких слов и сладких поцелуев!» – пропел отец и взглядом указал на гантели, намекая, что зарядка сейчас важнее недостойного мужчины трепа о еде.

Я любил делать гимнастику и выдержал еще несколько строчек из Вертинского, которым отец вслед за дедом укачивал меня с пеленок.

– «Как хорошо проснуться одному в своем уютном холостяцком флэте! – не унимался, уже отжимаясь, отец. – И знать, что ты не должен никому давать отчеты. Никому на свете!»

Я понял, что не знаю еще многих радостей жизни, и твердым тоном сообщил:

– Папа, я есть хочу! Мама обещала, что ты готовишь отличные завтраки!

Отец сжал губы, но посчитал возможным пропустить и этот вопрос мимо ушей, тем более что из ушей у него капала вода: он только что принял ледяной душ. Растираясь, он выдал, очевидно, свою любимую строфу, во все легкие, так что сверху постучали по батарее:

– «Как хорошо с приятелем вдвоем сидеть и пить простой шотландский виски!»

– Папа! У меня силы заканчиваются! – Глядя отцу в глаза, я уронил гантелю на пол.

Теперь по батарее застучали уже снизу, и отцу пришлось перевести беседу на кухню.

– Белый медведь может жить на подкожном жире две недели! – воодушевленно сообщил отец, закурив и откупорив бутылку пива. – Верблюд способен прожить без еды…

– Папа! Или давай мне этот шотландский виски или это противное пиво, или я сейчас плакать буду!

В четыре года мне казалось, что шотландский виски – это что-то типа замороженного ананаса из северного завоза. Я любил, когда отец прикалывается, но свои права тоже знал.

– Ну что ж, язык угроз, конечно, недостоин дипломата, но для пролетариата вполне сойдет, а ты ведь, сынок, хочешь в пролетариат податься?

Я не мог еще четко выговорить это страшное слово, но знал, что оно связано с огромными плакатами, рабочими спецовками, молотками и еще рядом слов, которые я слышал, но пока не понимал.

– Я хочу быть архитектором! – обиженно напомнил я. – Дома строить, чтобы не на сваях. На сваях некрасиво.

– Ну вот и отлично! – обрадовался отец. – Кто такой архитектор? Это человек, который сможет построить хороший дом, даже когда строить его особенно и не из чего. Вот пусть сегодня каждый из нас станет архитектором собственного завтрака! Ну-ка, посмотрим, что оставила нам наша заботливая мама!

Отец открыл холодильник и обнаружил там два десятка яиц, кусок масла, четыре аккуратно завернутые в «Заполярную правду» корюшки, полбатона черного хлеба и бутылку кефира.

– А гречневая каша?! – заплакал я.

С младенчества бабушка приучила меня к этому деликатесу настолько, что уже во взрослой жизни первым вопросом, который я задавал потенциальным подругам, был: «Что больше любишь – «Битлз» или гречневую кашу?» Самой умной оказалась восьмиклассница, которая ответила: «Я не представляю жизнь ни без того, ни без другого!» Надо было, конечно, сразу на ней жениться, но у нее были усы и большая попа, а внешность тогда для меня значила не меньше гречневой каши и уж точно больше ума и душевных качеств.

Но я отвлекся.

– Значит, так, сын! – Отец цепко взял меня за плечи. – Бабушка осталась на Большой земле. Там же осталась гречневая каша. Ты знаешь, мама все равно делает ее тебе по выходным, а сегодня как раз выходные, а мама уже на Таймыре с оленеводами чаи гоняет… Но! – ободряюще поднял охотничий нож отец. – Настоящий мужчина знает пять способов приготовления яиц. А настоящий северянин – все десять.

– А чем северянин лучше мужчины? – дерзко поинтересовался я.

– А тем, что северянин, если надо, морозным воздухом завтракает, снегом обедает, водкой ужинает и морошкой закусывает. Так ты яйца будешь, бабушкин сынок?

И отец подошел к плите. Используя рюмки, он проделал в ломтях черного хлеба дырки, куда залил по яйцу и обжарил с обеих сторон. Получилось фантастически вкусно. Я и сейчас, бывает, использую сей рецепт. Еще отец откопал где-то пару банок тушенки. Итак, мой завтрак состоял из шикарной яичницы, тушенки, бутерброда с маслом и литра кефира. Завтрак отца был абсолютно идентичен, если не считать, что он щедро отказался в мою пользу от хлеба и кефира, а сам с грустью выпил двухлитровую банку пива.