На обочине мира - [14]

Так вот, я лежу в постели, чувствуя растерянность и головокружение. Перед глазами всё плывёт, так что сфокусироваться трудно, а по всему телу такое ощущение, будто кожа не совсем мне подходит. Я сажусь, смотрю, прищурившись, на стены и думаю: «Они всегда были бледно-голубыми?» Я могла бы поклясться, что раньше они были кремовые.

По крайней мере я не чувствую во рту противной утренней сухости. На языке до сих пор смутно ощущается вкус мятной жвачки, которой поделился со мной Мэнни, чтобы перебить запах сюрстрёмминга…

Но это было во сне, не так ли? Поразительно, до чего правдоподобными могут быть сны. Можно проснуться и всё равно думать, что это произошло взаправду!

Вот только… я провожу языком по рту – и вот он: почти безвкусный, жёванный-пережёванный кусочек жвачки. Я достаю его и секунду оглядываю, а потом кладу на тумбочку.

Так, ладно, это странно. Откуда у меня во рту жвачка, если вся эта история с Мэнни мне приснилась?

Обычно я даже не покупаю жвачку. Не то чтобы она мне вообще не нравилась – я беру, если предлагают, – но, знаете, это просто не моё. Я уверена, что её мне дал Мэнни. И разве это случилось не прямо перед тем, как мы погнались за кобакой?

Что ещё страннее, я полностью одета. Штанины джинсов в самом низу у меня мокрые; где-то посреди ночи я сняла кроссовки, потому что они стоят рядом с кроватью – тоже мокрые.

Словно в трансе, я сажусь на краю кровати и стягиваю с себя липнущую к телу одежду, пока в голове проносится ураган мыслей.

Если мы правда гнались за кобакой до пещеры, как я попала домой?

Почему я не помню?

Я что, ударилась головой или что-то в этом духе?

Я ощупываю свою черепушку, но ни шишек, ни ранок не нахожу.

Стены точно были кремовые. Я в этом уверена.

Я пытаюсь привести свои запутавшиеся мысли в хоть какой-то порядок и чищу зубы над раковиной в спальне. Мама времени даром не теряла: сменила мою пластиковую щётку на крутую, с деревянной ручкой, а паста теперь не в тюбике, а в банке. Вот только банка уже не новая. Кто-то – скорее всего, Алекс – ей уже попользовался, что, наверное, немного фу, если она совала внутрь свою щётку, но…

Чистя зубы, я ищу телефон, который оставила вчера в комнате, чтобы мама меня не отследила.

Оставила ведь?

Я нигде не могу его найти. Неужели Алекс забрала его вчера вечером? Зачем ей это? Я встряхиваю покрывало (новое – когда оно у меня появилось?) и лезу под кровать – там стоит незнакомая пара ботинок, но телефона нет.

Я точно оставляла его рядом с кроватью. Ну то есть он всегда там, на зарядной панели – которой тоже нет на месте. Теперь, когда я уже пять минут как встала, в голове у меня немного проясняется, но я не уверена, что это хорошо: это только рождает новые вопросы.

– Мам! – кричу я коридор. – Ты не видела мой телефон? – Она меня не слышит.

Я сижу в трусах на краю кровати и хватаю со стула школьную одежду. Её мама тоже заменила. Всё новое. Ну – не новое новое. Просто для меня оно новое. Может, это старые шмотки Алекс, хотя я ничего не узнаю. Тут красная футболка, синие джинсы, пара жёлтых носков (жёлтые носки? Бе-е.) и яркое лаймово-зелёное худи. Алекс бы ни за что такое не надела.

Я слышу, как мама кричит:

– Пока!

А потом:

– Люблю тебя, Тед! – папе.

«Люблю тебя, Тед»? Такого я давненько не слышала. Хлопает входная дверь. Куда это мама собралась в такую рань?

Я натягиваю зелёное худи. Наверное, мама покупает вещи в благотворительном магазине. Может, наши финансовые проблемы серьёзнее, чем мне рассказывали?

Точно кремовые. Папа выкрасил стены в кремовый два лета назад какой-то краской, которая у него осталась после ремонта офиса.

На кухне папа сидит ко мне спиной – ест тосты и жарит яичницу.

– Пап? Я, эм… куда-то сунула свой телефон. И стены у меня в спальне неправильного цвета.

– Что-что, милая? Тебе одно яйцо или два? Может, возьмёшь с собой? Ты опять опоздаешь, Мина. Какой телефон? Телефон в коридоре, ты же знаешь – там же, где обычно.

Он поворачивается, и я ахаю.

– Ого! Когда это ты успел?

– Что успел?

– Твоя… твоя борода. Когда ты её сбрил?

Он потирает подбородок и улыбается.

– Моя борода? У меня со времён студенчества не было бороды. О чём это ты?

– Борода, пап. Та, которую ты всё грозишься сбрить, потому что мама её терпеть не можешь, но так никогда и не сбриваешь. Вот эта борода!

Его улыбка становится озадаченной – будто он пытается понять шутку.

– Ну, значит, я её сбрил, э?

Ладно, понятно. Про бороду он шутит. И про студенчество. Папа никогда не учился в университете. Но телефон…

– Я не могу найти телефон, пап. Ну знаешь, мой сотовый, мобильный, «дьявольское устройство», как ты его называешь, «карманную звонилку»… Я, э… потеряла его. – Я запинаюсь, потому что папа смотрит на меня так, будто я чокнулась. А потом снова улыбается.

– Думаю, ты действительно потеряла его, милая. Не знаю, что с тобой такое. Но что бы ты ни потеряла – мы непременно это найдём. А если тебе не нравится цвет твоих стен, об этом мы тоже поговорим. Неважно, бери-ка вот это и бегом-бегом-бегом! Сегодня в школе важный день, а? Вся эта подготовка к празднику ВВВ. – Он вручает мне бумажный пакет, внутри которого сэндвич с жареным яйцом. – Все сегодня опаздывают. Мама только что убежала, а Алекс до сих пор валяется. Подростки, э? Да и ты недалеко ушла. Теперь шагай!