На носу у каймана - [5]

«Замечательный вид на набережную», должно быть, открывался из крошечного окошка, находившегося на высоте восьми-десяти футов, под самым потолком, но виден из него был только малюсенький клочок неба, и лишь решеток не хватало, чтобы почувствовать себя в средневековом каземате.

Но кое-что было и похуже. Пружины на постели уже давно растянулись, и, ложась в кровать, мы проваливались, словно в гамаке. Так что нам приходилось меняться — один спит в яме, другой на краю кровати, но стоило тому, кто спал на краю, заснуть покрепче, как он скатывался вниз, и мы оба просыпались. Когда мы оглядывали простыни, моя жена нашла в них несколько зернышек вареного риса, слежавшегося и отвердевшего за давностью лет.

Вернувшись из туалета, жена сказала, что надо переезжать отсюда, что в любом деревенском доме будет лучше. Обнаружилось, что туалетом этим пользовались не только мы и наши соседи, но и посетители столовой и бара. Впрочем, хуже всего было то, что ни одна дверь не закрывалась и во всех зияли огромные щели. И все же мы остались в гостинице.

В те дни мы с женой много смеялись — ведь мы были молодоженами. Медовый месяц мы провели в отеле «Комодоро», в чудесном номере, с балконом, откуда открывался вид на море, с маленькой гостиной, огромной мягкой кроватью, в общем, со всеми удобствами. Потом мы поехали в Сантьяго и остановились в отеле «Империаль», что на улице Энрамадас. Там мы брызгали водой пол у себя в номере — стояла страшная жара, а кондиционеров не было. Тогда жена сказала:

— И это считается лучшей гостиницей в Сантьяго?! Как не помянуть добрым словом «Комодоро»!

В первый же вечер в отеле у «русской» я попросил Рене достать старых газет, а он еще умудрился раздобыть клей. Глядя, как я заклеиваю или пытаюсь заклеивать щели в дверях, жена воскликнула:

— А ведь какая чудесная гостиница «Империаль», правда, Алипио?!

Я расхохотался — она произнесла это так серьезно, что просто невозможно было удержаться от смеха.

Как только представилась возможность, мы перебрались в номер на втором этаже, тоже с общим туалетом и со щелями в дверях, но попросторнее и поуютнее.

Постепенно мы обживались в гостинице у «русской» и даже привыкли к словоизвержениям Рене. В столовой мы всегда спрашивали:

— Что вы предложите нам на обед, Рене?

С едва заметной улыбкой (его приводил в восторг наш вопрос), перекинув салфетку через левую руку, в черных брюках и белой сорочке, он слегка кланялся и отвечал с важным видом:

— Администрация гостиницы «Мирамар» имеет честь сообщить своим уважаемым гостям, что может предложить им на обед чудесный рассыпчатый белый рис, только что сваренный, восхитительные яйца, прямо из-под курицы, и замечательных лангустин, выловленных в Тоа буквально несколько минут назад, а также любые напитки, которые они пожелают.

Когда ему велели подавать, он поворачивался к повару, стоящему за стойкой, тот открывал холодильник и доставал яйца и креветки, которые мы ели уже неделю, но Рене каждый раз рекламировал их по-новому. Креветки варили и подавали с рисом и каким-нибудь прохладительным питьем.

Судьба хозяйки гостиницы «русской» может послужить яркой иллюстрацией к новейшей истории, если прислушаться к тому, что рассказывают о ней в Баракоа. Впрочем, даже если особенно не прислушиваться, все равно ее судьба показательна.

В Баракоа рассказывают, что Нина и ее семья, весьма состоятельная, во время революции 1917 года принадлежали к лагерю белых; они не смогли примириться с революционными законами, кроме того, особую ненависть испытывали к руководителю местной большевистской организации, который в их местах пользовался особым уважением.

Рассказывают, что Нина и ее семья покинули родину и переселились в Западную Европу, а оттуда в Америку, на «землю надежд», на «землю эмигрантов», где не бывает политических бурь, подобных той, от которой они бежали. Окончились странствия Нины на Кубе, далеком и богатом острове с прекрасным климатом. И будто бы на Кубе она первым делом поинтересовалась, какие районы наиболее далеки от цивилизации, а значит, от вероятных политических потрясений, далеки от политики и революции. Так она оказалась в Баракоа, епископальном городе, о котором редко вспоминали деятели тогдашней псевдореспублики. Она купила здесь дом, который впоследствии превратила в отель «Мирамар».

Через много лет после того, как Нина бежала от революции в России, другая, подобная ей, разразилась на отдаленном и «мирном» острове. Но это еще не все. Самое интересное впереди. Говорят, что после победы нашей революции наш команданте в сопровождении одного советского руководителя прибыл в Баракоа и завтракал в отеле «Мирамар». Когда они находились в столовой, Нина попросила разрешения войти, подошла к советскому товарищу и прерывающимся от волнения голосом рассказала, как она вместе со своей семьей бежала от русской революции и от того большевика, который для них олицетворял эту революцию и вызывал столь ярую ненависть. Потом, смеясь то ли над собой, то ли над причудами судьбы, она объявила, что спутник Фиделя Кастро, который завтракает сейчас в ее гостинице, и есть тот большевик. Не знаю, так ли все было или это пустые слухи, но будто бы Нина и советский руководитель долго беседовали, пока продолжался этот знаменательный завтрак.