На носу у каймана - [47]

В коридор вышли педиатр, дежурный врач и родители, приведшие своих детей на прием.

— Унес, унес! — взволнованно повторяла медсестра. — Доктор, сделайте что-нибудь!

— Что ж можно сделать?! Он отец! Он имеет право.

— Это преступление! — возмутилась сестра.

— И правда, ведь ему немного полегчало, а теперь без антибиотиков он умрет.

— Мальчик с энцефалитом? — спросил я.

— Он самый, — ответил педиатр. — Отец забрал его. Сказал сестре, что его не вылечили, и забрал домой. Даже расписки не дал. Да и как ему расписываться, неграмотный он наверняка, поставил бы крест, вот и все.

— По-моему, надо сообщить на армейский пост, пусть узнают, как все произошло.

— Придумано неплохо, — сказал педиатр, — хотя я уверен, что обратно ребенка нам не принесут. Надо сообщить, что он забрал ребенка на свою ответственность, ведь, скорее всего, мальчик умрет…

Хеласио открыл глаза и увидел, что уже почти совсем рассвело. Он испугался — ему надо было пораньше попасть в Баракоа. Рывком вскочил с постели, в один миг оделся и умылся. Затем быстро проглотил кофе, приготовленный женой, сел в машину, завел мотор и поехал, подскакивая на камнях, усыпавших дорогу перед домом. Жена, как обычно, крикнула ему вслед, чтобы он не гнал и ехал помедленнее. Он понимал, что жена права, но дорогу знал как свои пять пальцев и если иногда и ехал на большой скорости, то лишь там, где это было можно.

Начав подъем на Ла-Фаролу, который был самой опасной частью пути, в зеркало заднего вида Хеласио вдруг заметил зеленую машину, на невероятной скорости догонявшую его в облаке пыли.

— Совсем спятили! — крикнул он, выворачивая руль направо и тормозя. К счастью, в этом месте можно было прижаться к обочине и освободить дорогу.

Машина промчалась мимо, водитель попытался выжать тормоз, так как приближался поворот, и Хеласио в ужасе увидел, как она вильнула сначала влево, чуть не свалилась в пропасть, потом вправо, слетела с дороги и врезалась в дерево, росшее у обочины.

Хеласио мотора не выключил, и потому быстро доехал до разбитой машины, сине-зеленого «шевроле». Заглянув в разбитое окно, на переднем сиденье он увидел двух человек, окровавленных и потерявших сознание.

— Оба врачи! — изумился Хеласио.

И правда, оба были в светло-серой форме сельских медиков и в черных беретах.

Когда Салас велел мне срочно зайти в дирекцию, я понял: что-то случилось, ведь мы только что расстались после долгого разговора о больничных делах.

— Знаешь, Алипио, — сказал он очень серьезно, — только что из Гуантанамо мне звонил директор тамошней больницы. Он сообщил, что Рамос и Эухенио попали в аварию на Ла-Фароле. Какой-то шофер довез их до больницы. Видимо, у обоих сложные переломы, но опасности для жизни нет. Есть основания считать, что они были пьяны. Я сразу же позвонил в министерство, и мне сказали, что, к счастью, замена им обоим уже выслана…

— Да, Салас, я знаю, Рамос частенько садился за руль под мухой. Конечно, я предпочел бы, чтобы обошлось без аварии, но вообще-то я рад, что он здесь работать не будет. Слишком уж с ним возни много, ты же знаешь.

— Я с тобой полностью согласен. Но вызвал я тебя не только за этим. Еще раньше звонил начальник поста, Аргедо, и просил выслать врача для судебной экспертизы. Наверное, надо произвести вскрытие или дать свидетельство о смерти.

— К нам часто обращаются с такими просьбами. То одно, то другое — здесь ведь нет судебного врача, и все же ничего похожего на тот случай не было. Помнишь?

— Еще бы не помнить! — ответил он улыбаясь. — Подожди у входа, машину за тобой уже выслали, с тобой поедут два солдата и судебный исполнитель.

— Хорошо. Потом я тебе все расскажу.

С главной улицы джип свернул налево, проехал несколько кварталов в сторону гор, снова свернул налево, на грязную дорогу, и через две минуты я оказался в убогом, нищем квартале, очень напоминавшем те жалкие деревушки, которые уже стали для меня привычными в этих краях. Я думал, что хорошо знаю Баракоа, но не подозревал, что и здесь может существовать такая страшная нищета. Лачуги были сооружены из пальмовых стволов и листьев, из картона, а крышей служил птичий помет. У хибарок получше часть крыши была покрыта железом. Солдаты не знали, зачем мы едем, а судебный исполнитель объяснил мне, что надо засвидетельствовать смерть.

Мы проехали по самому грязному участку дороги и увидели два-три дома получше. Вокруг одного из них собралась толпа взрослых и детей.

— Здесь, — сказал судебный чиновник.

У этого дома была даже маленькая деревянная галерея. Обстановка показалась мне странной — кто-то плакал, а кто-то смеялся. Нас окружили мальчишки.

В комнате на столе лежало тело негритенка лет шести-семи, утопавшее в цветах. Хотя я и привык к покойникам, мне стало не по себе, когда я увидел малыша, у которого вся грудь была закрыта цветами, на глазах лежали белые цветы и во рту тоже цветок, только красный. Я не стал трогать цветы — не было нужды удостоверяться в смерти ребенка. Щадя невежество и темноту окружающих, а также из уважения к воле несчастных родителей мне не хотелось нарушать цветочное убранство маленького покойника.