На линии горизонта - [23]

Успокоившись, что всю научную работу выполнила, что никто меня не укусил и не побеспокоил, и, привыкнув к шорохам молчания, осмеливаюсь осмотреть окрестности — пройти метров пять по пустыне до того бархана, за которым скрылся мой освобожденный. Бархан лежит, как большая песчаная подкова, волна из песка, на гребне которой завиваются песчинки. Говорили на лекциях, что барханы незаметно двигаются в сторону доминирующих ветров, — никак не понять, почему их ветер гонит навстречу себе? Хочу посмотреть, как это происходит? Что это значит, — отдельные верхние песчинки летят по ветру, а тело двигается против? Против ветра, против течения, против времени? В природе тоже есть противодвижения и разные причуды — оживающие пески, становящиеся одушевлёнными.

Я поднимаюсь на бархан и хочу дотронуться ладонью до завивающихся песчинок, но они оказываются неожиданно горячими, и неприятно попадают в лицо, показывая, что лицо нужно прикрывать, — может, так и чадра появилась? Не так просто разговаривать с пустыней, — тут свои пустынные законы. Поверхность бархана совсем голая, и только у подножья обтекаемого бархана пристроились сизо–зеленые колючие растения, свернувшиеся от сухости. Чтобы отыскать этот солененький прокорм, кому‑то из животных приходится быстро и много бегать.

Куда спрятался мой знакомый тушканчик? Не даёт мне покоя проблеск сознания… у мелкого существа. А у меня? Где твой проблеск? Где твоя верёвочка, чтоб выкарабкиваться из шурфов, ям, канав, лабиринтов? Кто её подкинет? Поймешь ли за что ухватиться? Додержишься ли до конца? (Почувствовала гораздо больше, чем можно сказать.) Смотрю вокруг и вижу по всей окружности моего обозрения без конца и края волны барханов. Они как орды из песка надвигается и всё поглощают, как бесшумнотекущее время монотонно и невидимо захватывают пространство. И эти песчаные волны прошлого, да и настоящего прикрывают и цивилизации, и тушканчиков, и всё, что с нами случается. Чувствую себя причастной к тому, что больше меня.

Для одного дня не слишком ли много испытаний?

Конечно, никаких следов от моего спасённого зверька, не отыскивается. По песку закручиваются только мелкие— мелкие смерчи. Спасённый, видно, уже давно очухался и зарылся где‑нибудь в теплом песке. След его простыл. От гигантских ханских царств, дворцов, династий не найти никаких следов, — всё позади, а уж от маленького тушканчика и подавно ничего не отыскивается. Остаётся только пейзаж из зыбкого песка — как онемевшее время, ставшее здесь пространством.

«Река времён в своём стремленья уносит все дела людей и топит в пропасти забвения народы, царства и царей». Строчки Державина пришли на ум. И среди миллиардов песка кварцевого, полешпатового, тёмноцветного, рогово–обманкового, разносоставного на каждого по песчиночке. Может, всё‑таки я «чуть–чуть» отличаюсь от песчиночки? А от тушканчика? Хотя всё зависит от ракурса и от взгляда на «чуть–чуть». И всё окажется совсем иным, если смотреть со стороны тушканчика или вечности…

В этот момент я услышала бибиканье машины, — за мной приехали.

И если меня в шутку спрашивали: каким зверем ты хотела бы быть? Я отвечала: Любым, только бы умным. Даже тушканчиком.

Повар Юрка

Нет, никогда, по крайней мере в нашей экспедиции, не попадалось такого чудо–повара, не виданного и не слыханного в геологических отрядах — со специальным высшим кулинарным образованием! Дипломированного! Всё–всё знающего про составы, витамины, нитраты, нуклеины, шарлотки… Повар Юрка, как мы его потом стали называть, поехал искать приключений и зарабатывать репутацию для заграничных поездок. Он попался на глаза нашему начальнику где‑то в Центральной экспедиции в тот самый момент, когда нам повар был нужен позарез. Юрка произвёл неизгладимое впечатление: он знал и видел, как едят в ресторанах! Как услышал Борис Семенович про «двенадцать хрусталей», накрываемых Юркой в «Европейской» и «Астории», как рюмочка с рюмочкой… стоят на крахмальных скатертях, то — уже видел полевые жестяные кружки, звенящими хрусталями. Кто бы устоял и не пришёл в восторг от таких познаний?! Ошарашил Юрка Бориса Семеновича так, что Юрку привезли на «Бобике», как министра пищевой промышленности.

Вытаращив глаза смотрели геологи и буровики на вышедшего из машины парня в чёрных очках, в соломенной шляпе, в нейлоновой «водолазке», белых носках, не понимая: где же повар, про которого говорили по рации и обещали прислать? Высокий, видный, чернобровый парень, одетый совсем не как рабочий или бам, а как столичный светский щёголь, многозначительной походкой прошёл мимо встречавших и загадочно встал рядом с Борисом Семеновичем. Они прошли на кухню.

— Что это за фраер? — спросил кто‑то из буровиков, которые выстроились в ряд, хмуро и иронично глядели на происходящее.

— Столичный повар. Прямо с Парижу… Листократ. — С усмешкой объявил шофёр дядя Вася. — Прошу любить и жаловать!

Главный буровой мастер Шмага, заядлый насмешник и остряк, быстро срежессировал сценку — показал молодому буровику валяющуюся плюшку кизяка, тот поднял, Шмага вложил её на руку парню как поднос, и тот раскачивающейся походкой, карикатурно, пошёл обходить всех по кругу, предлагая: «Извольте — шарлям–по–по!» По всей степи разнёсся гогот и радостные возгласы. Буровики предвкушали удовольствие от насмешек над новым поваром.