На линии доктор Кулябкин - [17]
— Подлежащего здесь нет, — уверенно начал Федоров. — Оно подразумевается. Сказуемое — могу.
— О-о! — застонала Жаба. — Ты испортил себе отметку. Кто поможет? Селезнева? Давай, умница, давай, хорошая.
Маленькая солидная Селезнева затараторила:
— Сказуемое — «не могу не думать». Составное глагольное, взятое в отрицательной форме. «Про тебя» — дополнение. Косвенное, потому что предлог «про».
— Правильно, — согласилась Жаба. — Про кого? Про тебя. Так, Денисова?..
— Вам легче? — спросил Кулябкин.
— Очень болит, — пожаловалась учительница. — Ваш мальчик совсем не умеет колоть.
— Ну и мымра, — забормотал Юраша.
— Да уж, — согласилась Верочка.
Она приняла кислород от больной, закрыла врачебную сумку.
Кулябкин поднялся.
— Вы меня не отвезете домой? — спросила учительница.
— Вам нужно еще полежать.
— Я вызову такси, — поторопился директор. Он опять вошел в кабинет. — Я вас провожу…
— Видали? — сказала учительница. — Вначале издеваются над человеком, потом вызывают «скорую помощь», а теперь хотят увезти на такси.
Она приподнялась на локте.
— На такси я могу уехать и за свой счет. Позаботьтесь лучше о путевке.
Она упала на диван и несколько секунд пролежала неподвижно, скорбная, с «печатью смерти» на лице. Потом открыла глаза и торжественно произнесла:
— Езжайте, товарищи!
Они возвращались на станцию усталые, молчаливые и будто бы разобщенные своими мыслями. Особенно грустным казался Кулябкин.
— Противно, — сказала Верочка. — А попробуй не полечи, больной всегда прав, такой лозунг.
— Прав Сысоев, — сказал Юраша.
— И это противно, — сказала Верочка.
— Противно, если и теперь нам не дадут съесть пельмени.
— Разве это будут пельмени! — вздохнул Володя.
— А я теперь, пожалуй, съел бы и сырые, — признался Юраша.
Машина развернулась во дворе. Володя выключил зажигание, поглядел на неподвижного, задумавшегося Кулябкина, сказал ему:
— Приехали, Борис Борисович.
Верочка и Юраша уже выскочили из машины, подходили к дверям.
— Ко мне должны прийти… — виновато сказал Кулябкин, останавливая Володю около двери. — Так если пришли, то, может, я возьму у тебя туфли… ненадолго.
— Ну, это уж издевательство, — возмутился Володя. — То надень, то сними, сами же обещали…
— А в таком виде разве удобно? — спросил Кулябкин.
— Главное, чтобы ногам было удобно, — уверенно сказал Володя.
— Вас давно ждут, — сказала диспетчер Кулябкину.
Он вздохнул, поискал глазами шофера, но Володя повернулся спиной.
Борис Борисович потоптался в нерешительности, махнул рукой и пошел наверх.
Сысоев сидел против Тани и почтительно слушал ее.
— Боря, — сказала она, — а я боялась, что не дождусь… Хорошо, что твой друг был так любезен…
Сысоев едва заметно улыбнулся и встал.
— Ну? — спросил он. — Каков вызов? — И тут же расхохотался, заметив смятение в лице Бориса Борисовича. — Что? Давал валерьянку?
Он прошелся по комнате, повернулся к Тане:
— Вот, Татьяна Ивановна, иллюстрация к нашему разговору.
Он заговорил с жаром.
— Я не устаю об этом думать, потому что мне жалко себя. Три года! — сказал он. — Три года выброшено на свалку! За эти три года я мог бы горы свернуть…
— Но ведь у вас бывают и серьезные случаи, — растерянно сказала Таня.
— Бывают! — повторил Сысоев. — Но это золотая рыбка, которую мы вылавливаем в мутной воде потребительства и хамства. Вот сегодня ваш Борис доложил благородному собранию врачей четыре замечательных случая, четыре еще не обработанных алмаза. Я ему говорю: хватайся двумя руками, делай науку, вырывайся отсюда, но он, видите, прин-ци-пиа-лен…
Сысоев резко повернулся на каблуках, пальцем указал на Кулябкина.
— А я вижу в этом леность, да, леность ума. И если человек на «скорой» не хочет идти вперед, не желает вырваться из этой… — он искал слова, но никак не мог найти приличного и подходящего и спокойнее закончил: — То он для меня обречен, бесперспективен…
Сысоев раскинул руки и склонил голову.
— Извини, Борис, это так. Я говорю правду, как другу…
Кулябкин подошел к окну, сцепил за спиной руки, не ответил.
Наступила долгая тишина.
— Ну, я пойду, — сказал Сысоев. — Забыл, что мне нужно еще к диспетчеру…
Он вышел.
Кулябкин повернул стул, сел на него верхом, положил подбородок на спинку.
— Как папа? — спросил он.
— Знаешь, он воспрянул духом, — грустно сказала Таня. — Ждет копустрин. Твой товарищ уже говорил с ним, сказал, что ты оставил лекарство.
Она раскрыла ладонь, показала Кулябкину ампулы.
— Давай сотрем надпись, — сказал он ей.
— Уже стерли, — сказала Таня.
— Вот и все, что мы можем, — сказал Кулябкин.
— Спасибо и за это…
Они замолчали, сидели друг против друга, и Борис Борисович почему-то взял Танину ладонь, в которой были зажаты ампулы, и осторожно подышал на ее пальцы.
— Страшно все это, Боря, — сказала она. — И невозможно смириться.
Он поднял голову.
— Ты должна быть мужественной, Таня, — сказал он. — Только сильный, уверенный человек сейчас ему нужен.
— Я смогу, — пообещала она. — Я выдержу, не сомневайся. Ты даже не понимаешь, сколько для меня сделал. Для нас с папой.
— Если бы только можно было что-нибудь сделать, — вздохнул Кулябкин.
Он вздрогнул — зазвонил телефон, — поднял двумя пальцами трубку, будто тут же решил ее повесить, подумал и приложил к уху.
Вторая книга из известного цикла об октябренке Сане Дырочкине Весёлая повесть об октябрятах одной звездочки, которые стараются стать самостоятельными и учатся трудиться и отдыхать вместе.
Известный петербургский писатель Семен Ласкин посвятил семье Дырочкиных несколько своих произведений. Но замечательная история из жизни Сани Дырочкина, рассказанная от имени собаки Моти, не была опубликована при жизни автора. Эта ироничная и трогательная повесть много лет хранилась в архиве писателя и впервые была опубликована в журнале «Царское Село» № 2 в 2007 году. Книга подготовлена к печати сыном автора — Александром Ласкиным.
В повести «Версия» С. Ласкин предлагает читателям свою концепцию интриги, происходящей вокруг Пушкина и Натальи Николаевны. В романе «Вечности заложник» рассказывается о трагической судьбе ленинградского художника Василия Калужнина, друга Есенина, Ахматовой, Клюева... Оба эти произведения, действие которых происходит в разных столетиях, объединяет противостояние художника самодовольной агрессивной косности.
Документальная повесть С. Ласкина «Вокруг дуэли» построена на основе новейших историко-архивных материалов, связанных с гибелью А. С. Пушкина.Автор — писатель и драматург — лично изучил документы, хранящиеся в семейном архиве Дантесов (Париж), в архиве графини Э. К. Мусиной-Пушкиной (Москва) и в архивах Санкт-Петербурга.В ходе исследования выявилась особая, зловещая роль в этой трагедии семьи графа Григория Александровича Строганова, считавшегося опекуном и благодетелем вдовы Пушкина Натальи Николаевны.Книга Семена Ласкина читается как литературный детектив.
Книга «Саня Дырочкин — человек семейный» — первая повесть из известного цикла об октябренке Дырочкине и его верном спутнике и товарище собаке Моте, о том, какой октябренок был находчивый и самоотверженный, о том, как любил помогать маме по хозяйству.Повесть печаталась в сокращённом варианте в журнале «Искрка» №№ 1–4 в 1978 году.
Около пятидесяти лет петербургский прозаик, драматург, сценарист Семен Ласкин (1930–2005) вел дневник. Двадцать четыре тетради вместили в себя огромное количество лиц и событий. Есть здесь «сквозные» герои, проходящие почти через все записи, – В. Аксенов, Г. Гор, И. Авербах, Д. Гранин, а есть встречи, не имевшие продолжения, но запомнившиеся навсегда, – с А. Ахматовой, И. Эренбургом, В. Кавериным. Всю жизнь Ласкин увлекался живописью, и рассказы о дружбе с петербургскими художниками А. Самохваловым, П. Кондратьевым, Р. Фрумаком, И. Зисманом образуют здесь отдельный сюжет.
В книгу известного ленинградского писателя Александра Розена вошли произведения о мире и войне, о событиях, свидетелем и участником которых был автор.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сборник вошли рассказы о встречах с людьми искусства, литературы — А. В. Луначарским, Вс. Вишневским, К. С. Станиславским, К. Г. Паустовским, Ле Корбюзье и другими. В рассказах с постскриптумами автор вспоминает самые разные жизненные истории. В одном из них мы знакомимся с приехавшим в послереволюционный Киев деловым американцем, в другом после двадцатилетней разлуки вместе с автором встречаемся с одним из героев его известной повести «В окопах Сталинграда». С доверительной, иногда проникнутой мягким юмором интонацией автор пишет о действительно живших и живущих людях, знаменитых и не знаменитых, и о себе.
В сборник включены рассказы сибирских писателей В. Астафьева, В. Афонина, В. Мазаева. В. Распутина, В. Сукачева, Л. Треера, В. Хайрюзова, А. Якубовского, а также молодых авторов о людях, живущих и работающих в Сибири, о ее природе. Различны профессии и общественное положение героев этих рассказов, их нравственно-этические установки, но все они привносят свои черточки в коллективный портрет нашего современника, человека деятельного, социально активного.
Во второй том вошли рассказы и повести о скромных и мужественных людях, неразрывно связавших свою жизнь с морем.
В третий том вошли произведения, написанные в 1927–1936 гг.: «Живая вода», «Старый полоз», «Верховод», «Гриф и Граф», «Мелкий собственник», «Сливы, вишни, черешни» и др.Художник П. Пинкисевич.http://ruslit.traumlibrary.net.