На льдине - в неизвестность - [27]
На небе бесконечное множество ярких, никуда не убегающих звезд. Они медленно кружат, как на карусели, и не прячутся за горизонт. В самом центре, как раз над головой, путеводная звезда всех моряков — Полярная. Только Женин теодолит замечает, что и она делает крошечный круг.
Тихий отсвет звезд чуть колеблется на снежных, застывших волнах, на обточенных ветрами застругах. В темноте маячным огоньком горит лампочка на ветряке. Хрустальным фонариком светится ледяной домик Федорова. Неотрывно «колдует» в нем над своими приборами Женя.
От слабого ветра позванивает молодой лед разводья.
Из палатки доносится стук молотка. Иван Дмитриевич слесарничает. Керосиновая лампа, сколько ни выкручивай фитиль, горит слабо — в палатке не хватает кислорода. Иван Дмитриевич примостился к ней поближе.
Еще неделю назад у Петра Петровича стряслась беда — сорвалась с тросика и ушла на дно коробочка вертушки. У них есть еще одна вертушка, измерять течение можно ею, но контрольные замеры нужно делать двумя. Одну опускают на глубину примерно тысячи метров, где нулевое течение и где вертушка показывает лишь скорость и направление дрейфа льдины, а другую — на нужную глубину. Разница их показаний и определяет скорость и направление течений. В общем, потеря была большая и невозвратимая. Все были очень расстроены.
— Попробую сделать новую, — сказал Иван Дмитриевич, разглядывая вторую коробочку.
Никто не поверил.
— Что ты, Дмитрич, голыми-то руками?!
— Попробую.
Он собрал все, что у них было медного, отвернул от запасных приборов болтики, лишние части. И засел за работу. Гнул, клепал, паял, подгонял. Тисками служили крепкие папанинские колени.
«Не верят, чудаки!..»
Он на своем веку столько всего переделал!.. Еще мальчишкой, на морзаводе, так, для потехи, знатные зажигалки мастерил из винтовочных патронов. С колпачками из оболочек пуль и тоненькими цепочками. Срабатывали безотказно! А в девятнадцатом чинил разбитые бронепоезда, давал новую жизнь списанным на морское кладбище катерам и потом сам ходил на них в тыл к белым.
Было и такое, когда лишь умение вырывало его из беды, спасало жизнь.
…В двадцатом посадили его однажды в мучной мешок, взвалили на спину и перетащили в трюм турецкой лайбы. Турки контрабандой муку из Крыма вывозили. За подкладкой шинели донесение партизанской повстанческой армии — в штаб Южного фронта. Путь через Турцию — самый долгий, но и самый верный. Берега Крыма беляки крепко охраняли.
Утром, когда были уже в море, хозяин лайбы кричит:
— Давай сюда большевика, хочу на него посмотреть!
Вытащили мешок на палубу, развязали. Вылез он, весь в муке, чихает, надышаться свежим воздухом не может.
Хозяин глянул и за живот схватился.
— Говорили: большевик, а ты, оказывается, маленький. Давай деньги, тысячу рублей обещали.
Отдал тысячу рублей, а они заметили, что у него еще осталось.
Потом слышит: хозяин сговаривается с командой — выбросить его ночью за борт и забрать остальные деньги. На его счастье, понимал он по-татарски, а турецкий на татарский похож.
Ночью не заснул. Были два револьвера — держал наготове.
Не спал и весь следующий день, глаз с бандитов не сводил.
А тут на лайбе вдруг отказал мотор. Моторист возился, возился, а мотор молчит. «Нет худа без добра», — подумал Иван Дмитриевич. Подошел к хозяину.
— Давай исправлю.
Хозяин сначала не поверил. Потом говорит:
— Иди исправляй.
Возится он с мотором. Турки стоят, смотрят. Часа через два мотор зашумел.
— Чок якши, кардаш, — обрадовался хозяин. И даже предложил: — Хочешь быть контрабандистом?
Иван Дмитриевич мог уже спокойно пойти отоспаться.
Через два дня пришли в Синоп. А оттуда через Трапезунд добрался до Новороссийска, к своим…
Скрипела под напильником жесть. Слышалось негромкое дыхание отсыпающегося после ночного дежурства Эрнста.
В углу неровно запищала морзянка. Подошел срок передачи метеосводки. Стоя на коленях у передатчика, Женя старательно отстукивал точки-тире. Быстро у него еще не получается, и он волнуется от мысли, что на Рудольфе его костят за нерасторопность.
Тускло светившая лампа вдруг засияла вовсю. Палатка стала изрядно вентилироваться, она уже вся дрожала. Затишье кончилось, налетел норд-ост.
На койке заворочался и поднял голову, прислушиваясь, Эрнст.
— Спи, — сказал Иван Дмитриевич, — мне все равно надо пойти наколоть льда для чая.
Пробиваться пришлось сквозь стену сбивавшего с ног ветра и бешено мчащегося снега. Свет нагрудного фонаря сразу тонул в этой летящей неразберихе. В трех шагах можно было потерять палатку.
Иван Дмитриевич вслушивался — не раздается ли в неистовом вое пурги еще и треск ломающегося льда.
Перед глазами вдруг мелькнуло что-то тонкое, извивающееся. Свет фонаря вскинулся кверху. Среди вихря снежинок прыгал на ветру конец провода. Оборвало антенну!
Обледенелые, заснеженные Иван Дмитриевич и Эрнст уже три часа остервенело откапывали мачту антенны. Ветер не давал дышать, валил с ног, вырывал лопату. А они упрямо рубили снег, отбрасывали его в сторону. Чтобы устранить обрыв, антенну надо было повалить. Но снег моментально засыпал все, что они успевали раскопать.
