На ладони ангела - [36]

За эти двое суток изоляции я, пожалуй, упустил прекрасную возможность. Там, в восьмидесяти футах над землей, как Фабриций на колокольне аббатства Бланес, я так и не познал небесного счастья непричастности земному миру.

Гвидо остался дома, в окружении женщин. Итальянские солдаты в черной форме явились его арестовывать. Он успел перекинуться с мамой парой слов. В тот момент, когда он садился в фашистский грузовик, наша бабушка встала на колени перед офицером, умоляя освободить восемнадцатилетнего мальчика. Они заставили ее вернуться домой, приставив револьвер к ее сутулой спине. Сбиры с упорством переворачивали все верх дном, отпуская галантные шутки в адрес мамы, которая плакала в своей спальной. Они убрались, только когда она вытащила из старого ящика и показала им фотографию плененного в Кении капитана в обществе герцога д’Аосты. Гвидо, перед тем как его увезли, успел дать маме и теткам еще один знак. Под полом в его спальне они нашли гранаты, винтовки и патроны, которые он украл на военном складе. Он ничего не говорил мне про этот тайник. Мама с тетками целый день выносили оружие из дома, выбрасывая его в навозную яму.

Гвидо вернулся через три дня. Его допрашивали и избивали. Бабушка так и не отошла от его кровати. Она умерла через три недели. Джулия Закко, вдова Колусси, на семьдесят восьмом году своей жизни. Я сделал посмертный набросок с ее лица. Чтобы не падала челюсть, мама перебинтовала ее.

Американцы продолжали бомбить мост и железнодорожный узел в Касарсе. Ездить на поезде в Удине стало слишком опасно: родители больше не пускали детей в лицей. Я открыл что-то вроде частных курсов для своих кузенов и их друзей. Джованна Б., прятавшаяся в соседней деревне, приходила преподавать латынь и греческий. К нам присоединилась экспатриированная во Фриули молодая словенская скрипачка. Наши ученики сами сочиняли стихи, которые они распевали небольшими группками в окрестных деревнях, а Вильма Кальц аккомпанировала им на скрипке. Большую часть времени наших занятий занимало составление альманаха на фриулийском языке. Мы печатали лучшие стихи вместе с хроникой основных местных событий. Чтобы не разбегаться во время каникул, я основал свою «Малую академию», которая стала дружеским продолжением наших школьных занятий. Каждое воскресенье мы собирались у меня дома, или на ферме одного из моих учеников. Каждый читал вслух свои стихи или рассказы, а Вильма в изумленной тишине своих деревенских почитателей играла чакону Иоганна-Себастьяна Баха. Затем мы обсуждали стихи и проблемы языка, убежденные в том, что возрождали в своих творениях на диалектном языке величайшую народную традицию. Этот литературный кружок с его восторженной наивностью мог появиться только среди тех, кто заткнул себе уши, чтобы не слышать разрывы бомб на привокзальной площади.

В нашей столовой, переделанной в школьный класс, стояла покрытая черным лаком пузатая мебель с флористической резьбой, которую мой отец заказал в свое время у полкового столяра. Идиллическое счастье школьных часов и собраний моей Малой академии могла потревожить в моем сердце только ежемесячная почтовая открытка из Найроби.

Насколько скуднее становилось раз от разу их содержание, настолько жирнее становилась подпись. На первых открытках была изображена королева Виктория на троне в день ее коронации. За ней последовали король Георг V, лорд Балфур, Китченер и портрет Киплинга работы Берна-Джонса. Затем либо истощился запас славных ликов, предоставленных английской армией в распоряжение заключенных, либо пленник захотел нас впечатлить более уместным своему положению символическим языком, но он стал доверять свои «У меня все хорошо» то ползающему в жиже озера Родольфа крокодилу, то какому-нибудь другому представителю кенийской фауны. Эдакий ощипанный стервятник — вполне красноречивый образ отеческого декаданса.

«Таковы мои собратья по неволе, таков мой жребий!» — казалось, восклицал он. Когда же нам пришла вопиющей расцветки открытка с изображением колдуньи-негритянки, которая прыгала вокруг своего тамтама в опоясывающей ее эбеновую талию набедренной повязке из страусовых перьев, мы и не думали списывать это на внезапно проснувшееся в капитане любопытство к этнологии. Уж кто-кто, а он бы не стал копаться в тех книжках в фиолетовых обложках, что стали выпускаться издательством «Эйнауди Турин» под редакцией Павезе, и в которых я с помощью Фрезера, Малиновского и Фроберниуса не замедлил почерпнуть интересующие меня сведения о третьем мире, и в первую очередь об Африке. Мой отец — убежденный в превосходстве белой расы до такой степени, что мог кичиться каким-то своим сомнительным титулом — посылал нам весь этот тамтам исключительно в насмешку.

Мама не без содрогания читала эти весточки, приходившие в начале каждого месяца. В каком состоянии вернется с войны ее муж? Размеры подписи свидетельствовали о былом высокомерии. Но выбор шимпанзе в качестве почтальона говорил о глубине отчаяния и презрения к самому себе, до которого скатился солдафонский потомок Даль’Онды.

Больше всего меня поразила открытка с путешественником, на которого набросился тигр. Хищник подмял его под себя лапами, так что была видна только голова и плечи, и пожирал оторванную от его туловища руку, готовясь запустить свои когти в другую. Юный искатель приключений, нисколько не напуганный происходящим, хотя ясно осознающий свою участь, распластался на земле и не только не проявлял никаких признаков борьбы со страшной смертью, но делал это даже с каким-то покорным изяществом жертвы, сдавшейся на милость своего палача. Тиф разодрал его рубашку, из-под которой виднелась загорелая грудь сильного молодого тела.