На кухне мисс Элизы - [2]
Я читаю дальше, ощущая на языке вкус каждого блюда: сладковатая нежность лука-порея, молодой зеленый горошек, утопающий в растопленном масле, невесомая, как облако, белоснежная меренга. Постепенно, перебирая рецепты, я мысленно возвращаюсь на кухню в Бордайк-хаусе, где воздух пропитан густым духом запеченных голубей, жареного лука, тушеных слив. Слышу скрип колонки в буфетной, треск поленьев в печи, звон посуды и бряцание приборов, стук скалки по столу, бесконечное клокотание и бульканье в горшках.
Отложив в сторону книгу мистера Уитмарша с украденными рецептами, я медленно опускаюсь на колени, чтобы собрать с пола обрывки бумаги. В этот момент появляется она. Я узнаю ее легкую и решительную походку. Она идет ко мне, шелестя юбками. «Ты здесь, Энн?» — слышу я настойчивый и одновременно ласковый голос. Следующие слова я знаю наизусть. «Сегодня у нас много работы». Я жду. Тишина. Со двора доносится заглушаемое ветром воркование голубки, выводит вдохновенные рулады соседский петух.
И я внезапно понимаю, что должна сделать.
Глава 1
Элиза
Рыбьи скелеты
Полдень в лондонском Сити встречает меня грохочущими по булыжникам повозками и экипажами, воплями уличных зазывал с тачками и ручными тележками, толкотней и давкой. Голые по пояс сухоребрые мальчишки, точно изголодавшиеся птенцы, бросаются подбирать дымящиеся конские яблоки. Сегодня самый жаркий день в году — во всяком случае, так думаю я, изнемогая от духоты в своем лучшем шелковом платье с тугим корсетом. На Патерностер-роу пышет жаром каждый камень, каждый медный колокольчик, каждый чугунный поручень. Даже деревянные леса, подпирающие недостроенные здания с пустыми провалами окон, раскалились от зноя и скрипят от жажды.
Самый важный день в моей жизни. Чтобы успокоить натянутые, как струны, нервы, я рассматриваю окружающую картину и облекаю ее в слова. Толпа, текущая вдоль той стороны улицы, на которую отбрасывают тень более высокие здания. Блестящие от пота бока запряженных в повозки лошадей. Мелькающие в окнах экипажей веера из петушиных перьев. Поникшие кнуты возниц. И солнце — огромный золотой шар в бесконечной голубизне небесного купола.
Я останавливаюсь: не совсем правильный ритм. Может быть, «далекие небесные чертоги» звучат приятней, чем «голубизна небесного купола»? Я беззвучно произношу слова, верчу на кончике языка, они эхом отзываются в ушах… Далекие небесные чертоги…
— Смотри, куда идешь, старая кошелка!
Я отскакиваю и спотыкаюсь — чуть не угодила под телегу с гнилой капустой. Нестерпимо хочется оказаться дома, в чистоте и уюте. Мне не место на зловонном поле боя, которое представляет собой центр Лондона.
Покинув теневую сторону улицы, по которой несется взбудораженная толпа, я перехожу на солнечную. Народу на солнцепеке меньше, зато смрад гуще: немытые тела, гнилые зубы, омерзительные помои. Что только не валяется под ногами, между булыжниками мостовой: выбеленные селедочьи скелеты, битые ракушки, ржавые гвозди, плевки жевательного табака, кишащая червями дохлая мышь, гниющая апельсиновая кожура и яблочные огрызки, усыпанные фруктовыми мушками. Все это либо высушено, либо медленно разлагается, издавая чудовищный смрад. Я затыкаю нос пальцами — нет никакого желания превращать это гадкое зловоние в поэзию.
— Далекие небесные чертоги, — тихонько бормочу я.
Рецензент моего первого поэтического сборника назвал его «изящным и тонким», и мне представляется, что «далекие небесные чертоги» — столь же изящно и тонко. А вот что скажет мистер Томас Лонгман, издающий знаменитых поэтов? Мысль о мистере Лонгмане стремительно возвращает меня в настоящее, к моей миссии.
Опустив голову, я разглядываю влажный шелк своего зеленого платья с большими темными кругами пота под мышками. И почему я не наняла экипаж? Теперь явлюсь на самое важное свидание в своей жизни, истекая потом, точно горячечный ребенок.
Вот и медная табличка на двери, указывающая, что здесь находится штаб-квартира мистера Лонгмана, издателя и книготорговца. Я останавливаюсь, перевожу дух. И в это мгновение вся моя жизнь, мое прошлое, бескрайняя высь небес, пестрая суета лондонской улицы — все сходится в одной трепещущей точке. Момент истины. Я ждала его долгих десять лет… Мой звездный час…
Убрав с шеи выпроставшиеся из прически локоны, я прячу их под шляпку и вновь провожу руками по влажным складкам платья. Готова! Дрожа от волнения, я дергаю дверной колокольчик, который издает пугающе долгий звон, и меня направляют через помещения, битком набитые книгами, к узкой лестнице. Наверху — еще одна комната, столь плотно заставленная книгами, что едва остается место для моих юбок. Мистер Лонгман — судя по всему, это он, — сидит за столом, изучая раскрытую карту, так что мне видна только увенчанная пышной растительностью макушка.
Он не обращает на меня внимания, и я пользуюсь возможностью рассмотреть его глазами поэта. Он увешан золотом. На обеих руках сверкают золотые перстни с печатками, а в складки черного сюртука уходит золотая цепь для часов. У него густая шапка седых волос со стальным отливом.
Мистер Лонгман поднимает голову, являя взгляду румяное лицо, розовый оттенок которого подчеркивает галстук из шелковой саржи лавандового цвета, подпирающий многослойный подбородок. Над глазами, утопленными в глубь черепа, нависают растрепанные кустистые брови.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.