На крестцах - [7]

Иван. Мир тебе, преподобный епископ.

Филипп. Не епископ я, государь. Нищий монах в заточении.

Иван. Не тяжко ли тебе живется, не тесно ли тебе?

Филипп молчит

Малюта. Отвечай государю!

Филипп. От молодости, государь, был я украшен добровольной монашеской нищетой. Так и ныне ничего.

Иван. Знаю я твою прежнюю благолепную жизнь иерея. Знаю, что ты духом тверд, и крепок, и мужественен. А хочешь ли, то сотворю тебя беспечальным на сем свете, и ничто не надобно тебе будет?

Филипп. Я монах. А кроме молитвы Божией ничего мне не надобно.

Иван. Однако и монашеская набожность боится дьявола.

Филипп. Все в человеке доброе и злое от него самого. И дьявол не может отвлечь человека от доброго.

Иван. Что ж, ты и впредь желаешь оставаться иноком?

Филипп. Иночество Богу угодно.

Иван. Если бы иноческое жительство было действительно угодно Богу, то сам Христос и божественные ангелы носили бы иноческий образ. Но мы видим Христа и Его ангелов в мирском. (Монахам.) Снимите со святителя оковы.

Первый монах. С превеликой радостью, милостивый государь!

Монахи снимают с Филиппа оковы

Иван. Теперь вон идите. (Монахи уходят.) Доволен ли ты сотворенною милостью?

Филипп. Не подобает государю зло чинить, без милости казнить. Подобает государю милостивым быть.

Иван. Я, государь, от Бога поставлен лихо творящих казнить, а добро творящих жаловати. Благослови меня, святитель, на разгром новгородских изменников.

Филипп. Как же просишь у меня благословения? Против меня самого собрал ты скверное сборище иереев Вельзевула и проклятый сонм согласников кияфиных[2] и выставил скверных людей, лжесвидетелей, клеветателей, мужей скверных, предателей своего спасения. И ободрали с меня спасительные одежды, и в руки палача мучителям отдавши. И, нагого, влекли меня из церкви, сажали на быка опако, сиречь задом. И били люто, нещадно тело мое, удрученное многими постами, и возили по площадям, крепостям и городам. Но я терпел все сие, будто не было у меня тела, одна лишь недоступная твоим мучениям душа, и благодарил Бога в хвалах и пениях, благословляя толпу горько плачущих и рыдающих. Ныне же без стеснения просишь у меня благословения?

Иван. Святитель, прости меня по-христиански. Все сие оттого, что не возжелал ты пособить мне против измены. Знаешь ли, с молодости я тебя любил, да и настоял, чтобы тебе занять митрополичий престол, видя в тебе пособника во спасении Святой Руси от ереси. Читывал ведь и ты давние книги Иосифо-Волоколамского монастыря, Иосифо списание на новгородских еретиков. Благослови же меня, святитель, а также мысли на возвращение на митрополичий престол.

Филипп. Царь, ежели обещаешь покаяться в своих грехах и отогнать от себя оный полк сатанинский, собранный тобой на пагубу христианам, опричников, сиречь кромешников, я благословлю тебя и прощу по-христиански, и на престол мой, послушав тебя, возвращусь. А ежели нет, то будешь ты проклят в сем веке и в будущем, и с кромешниками твоими кровоядными, и со всеми согласующими тебя во зле.

Иван(сдерживая гнев). Чернец, да почто ты из монастыря, из кельи хочешь меня, государя, учити, не зная ничего, что ныне открыли изменников, которые готовили передачу Новгорода и Пскова Литве!

Филипп. То, государь, похульный слух пошел. Также по тому похульному слуху оставил ты кровавые следы, идучи в Тверь.

Иван(вопит гневно). Повсюду заговоры. Особо же в Новгороде сделали они заговор великий! Мы, московские цари, владетели Новгорода. Они ж, заговорщики, вечевые мужики, купцы да бояре, хотят по дьявольскому наущению перейти в латинскую веру, а кто не желает от христианской веры отречься, то тех в темницы бросают, голодом морят, имущество себе забирают. Оттого и иду я вероотступников наказать для спасения Святой Руси.

Филипп. Все то ложь, царь. Не для того идешь ты, чтобы Русь спасать. Утесняешь ты народы, особо же убогих. За утеснение убогих обещаны огненные муки.

Иван. Вижу, не понял ты милости моей. Одеть вновь на него вериги. (Опричники надевают на Филиппа оковы.) Лучше ли тебе, чернец, в оковах? (Смеется. Опричники смеются.) Сиди так, а день-другой спустя пошлю в тюрьму кое-кого из своих соратников посмотреть, не умер ли уж. (Смеется.)

Филипп. Ежели душа свободна и чиста, то и оков не будет.

Иван. Снимать их чарами? Ежели увидите, что оковы рядом лежат, то подробно возвестить, чтоб знал: чары он пустил, мой враг и изменник. А за чары – сожжение.

Малюта. Государь, надо бы медведя к нему пустить. Ежели чаровник, то поглядим, не околдовал ли зверя.

Иван. Добро. Изморив голодом, свирепого медведя пустить к нему, епископу, в темницу.

Филипп. Царь, уподобившись во зле первому и самому лютому дракону, сиречь очень большому змию, губителю рода человеческого, ты, лютый зверь, не сыт еще кровью. Кровь тебя разлакомила, а с тобой паразиты полулукавые, тунеядцы, шуты, также тати, воистину разбойники, человеки, полные бесчестных мерзостей.

Иван(свирепо вопит). Он чаровник. Отвести его в Слободу и сжечь на горящих углях. Знаешь ли Слободу, чернец?

Филипп. Знаю любимую твою крепость, называемую Слободой, что наполнена христианской кровью. Упорство твое, царь Иван, в грехе последнем соберет тучи над твоей головой.