На краю света - [4]

В вагоне многие из нас досыпают прерванный ранней побудкой сон. Ехать нам далеко, до самого конца трамвайного маршрута.

Мы проезжаем мимо базара, потом трамвай спускается к берегу Двины и торопливо бежит пустынными уличками окраин.

Мимо окон мелькают маленькие деревянные домики с резными флюгарками на крышах. Посреди каждого двора врыт высокий флагшток. Это Морская слободка. Здесь живут беломорские моряки. Даже на суше они живут как на корабле — постоянно следят по флюгарке за ветром и, как на корабельные фок-мачты, поднимают по праздничным дням на свои флагштоки государственные морские флаги.

Наконец мы подъезжаем к Смоляному Буяну. Дальше трамвай не ходит. Но отсюда, от остановки, до нашего склада, где мы работаем, добрых полтора километра непролазной грязи.

Мы идем по берегу Двины.

Вдоль всей набережной тянутся деревянные дощатые склады. Все они одинаковые — все серые, глухие, длинные. Только по огромным черным цифрам, написанным на крышах, их можно отличить один от другого.

Еще издали у склада с цифрой шесть мы увидели короткую коренастую фигуру Кости Иваненко, нашего зимовщика.

Просто непонятно, когда отдыхает и спит этот человек. Он приезжает на склад первым и уходит со склада последним.

Костя всегда недоволен нами. Он постоянно корит нас, что мы опаздываем, хотя мы и приходим во-время. То он ворчит, что мы работаем слишком медленно, то ругается, что мы торопимся как на пожар, делаем все наспех, плохо, не так, как надо.

Косте 37 лет, но он еще студент. Всего лишь три года назад он окончил рабфак и поступил в вуз.

Он и учиться-то начал только в 30 лет, а до того был мальчиком на побегушках, батрачил, работал на хозяев по заводам и мастерским, был красногвардейцем, воевал с Врангелем. И хотя теперь он сам скоро будет уже инженером-механиком, но к нам — геофизикам, геологам, метеорологам — он относится с пренебрежением и за глаза называет всех «ветродуями».

Костя едет на зимовку служителем. Он на год взял в институте отпуск для того, чтобы за время зимовки подкопить денег и потом спокойно закончить ученье.

Там, на полярной обсерватории, он будет простым уборщиком, истопником, а сейчас, когда надо грузить мешки и ящики, упаковывать тюки и заделывать бочки, Костя — наше главное начальство, наш командир. Здесь мы обязаны беспрекословно ему подчиняться.

— Что, на волах, что ли, ехали? — сердито говорит Костя, когда мы подходим к складу. — Все папиросы покурил, пока дождался.

Лицо у Кости злое, небритое, макинтош измят и перепачкан.

Он достает из кармана пачку желтых истрепанных накладных, перебирает их и наконец вытягивает из середки какой-то замусоленный листок.

— Восемь человек на склад, остальные за мной, на баржу, — отрывисто командует он.

Баржа пришвартована тут же у берега, в нескольких шагах от склада.

Груз, который нужно разобрать и упаковать, лежит в двух местах — в складе и в трюме баржи.

Весь этот груз мы должны сложить в одном месте — на палубе баржи, и уже с палубы грузчики и матросы перегрузят его в просторные трюмы ледокола.

— А что будем сегодня делать? — спрашиваю я.

— На барже грузить муку и консервы, в складе паковать одежду. Побыстрее, товарищи, побыстрее! Ну, кто пойдет на баржу?

На баржу никому не хочется. Работа на барже тяжелая — груз надо паковать в глубоком темном трюме и на собственной спине поднимать на палубу.

— Ну, никто не пойдет? Тогда буду назначать, — говорит Костя и, тыча толстым коротким пальнем, вызывает: — Безбородов, Быстров, Гуткин..

Вызвав нас троих, Костя останавливается и пристально осматривает остальных, раздумывая, кого бы ему еще выбрать.

— Я уже был, — испуганно говорит наш аэролог Каплин.

— Вот и хорошо, — отвечает Костя, — значит, знаешь уже, как на барже работать. Ну, теперь еще двоих нужно..

— Я пойду, — раздается вдруг угрюмый глухой голос. Это наш сибиряк — актинометрист Лызлов. Он всегда держится немного в стороне от нас, мало разговаривает, ни с кем никогда не спорит.

Последней жертвой Костя выбирает магнитолога Стучинского. В руках у него фетровая шляпа, он как-то особенно аккуратно одет, гладко причесан.

Отобрав шесть человек, Костя отправляет остальных зимовщиков в склад, а нас ведет на баржу.

Вся палуба баржи завалена ящиками. Костя проворно бегает по узким коридорчикам между высокими штабелями ящиков и откуда-то, из каких-то закоулочков выталкивает, выпихивает, выгоняет ленивых толстомордых баржевых. Им на барже житьё. Все лето отсюда, из Архангельска, уходят на север зимовки и экспедиции. Баржевые кормятся около зимовщиков, обленились, разжирели.

— Пошевеливайся! Потом выспитесь! — покрикивает на них Костя.

Из дощатой будки, похожей на большую собачью конуру, появляется, гремя ключами и шаркая бахилами, старший баржевой Макуха. Лицо у него белое, опухшее, точно из жеваной резинки.

— С чего начинать-то? — недовольно спрашивает он и зевает, подскуливая, как собака.

— Муку, муку. Вот накладная. Шесть с половиной тысяч кило ржаной. Потом белую.

— Шесть с половиной? — задумчиво переспрашивает Макуха. — Скажи, пожалуйста!

Он осматривает нас и кричит куда-то в сторону:

— Мироныч! Мироныч, чортова кукла!