На краю бездны - [17]

– Кто это? – выдавила я.

– Что?

Я поспешно повторила вопрос:

– С кем я разговариваю? Я не…

Связь оборвалась.

– Черт, – пробормотала я и немедленно набрала номер снова, надеясь, что нас прервали случайные неполадки на линии.

В этот раз в трубке не было даже гудков, и во второй раз, и в третий. В конце концов я сдалась. Все равно больше ничего не сделать.

Чуть позже в дверь моей палаты постучала доктор Олсен.

– Ну как, получилось что-нибудь?

– Пароль сработал, – сообщила я.

Она улыбнулась, но выражение моего лица подсказывало, что ничего хорошего она от меня не услышит.

– И?..

Я вспомнила свою уверенность в том, что не должна никому ничего говорить.

– В памяти был всего один номер. – Я вздохнула. – Там бросили трубку.

Она присела на краешек кровати рядом со мной. Я видела, что ей очень хочется обнять меня за плечи, но она не стала этого делать. Наверное, ей нельзя.

– Они что-нибудь сказали? – спросила она вместо этого.

Глядя на ее полное надежды лицо, я поняла, что это и есть он, тот самый прорыв, которого она так долго ждала. На протяжении всей нашей совместной работы, когда она настойчиво выспрашивала, бывало ли со мной такое: я что-то делаю, а потом не могу этого вспомнить («А разве не со всеми такое случается?» – говорила я); не нахожу ли я дома какие-то вещи, которые не помню, как покупала («Дома? Это где?»); не доводилось ли мне испытывать ощущение, что тело мне не принадлежит или им управляет кто-то другой? Потом она сказала, что, по ее мнению, у меня была такая штука под названием «диссоциативная фуга», и что она может быть вызвана множеством причин, и что у меня явно в последнее время была не самая легкая жизнь, и что обычно такие вещи рано или поздно проходят сами по себе.

Значит, это и есть тот самый прорыв, на который она надеялась? И снова я почувствовала, будто должна что-то ей подкинуть, иначе она так и будет сыпать вопросами.

– Только назвали мое имя, – сказала я.

– Это же очень хорошо!

– Одно имя, без фамилии.

– Ясно, – произнесла она, чуть менее уверенно, чуть более разочарованно. – И как тебя зовут?

Соображать пришлось быстро. Я не могла назвать ей мое настоящее имя; она уже заводила речь о том, чтобы дать объявление по телевидению или обратиться в национальную прессу. В голове само возникло другое имя.

– Алекс, – сказала я. – Меня зовут Алекс.

– Алекс?

Я кивнула.

– Это уже кое-что, – улыбнулась доктор Олсен. – И даже многое! Твое имя… Мы можем им перезвонить. Хочешь, я перезвоню? Могу объяснить…

– Нет, – отрезала я. – Я сама. Попозже.

Она заколебалась.

– Обещай мне, что перезвонишь, – нерешительным тоном произнесла она.

Я заверила ее, что непременно перезвоню, и сдержала слово. Я звонила каждый день на протяжении недели, и каждый день она спрашивала меня об этом, а я говорила правду. Трубку не взяли больше ни разу, а на восьмой день звонки вообще перестали проходить. Тогда доктор Олсен передала номер полиции, но там сказали, что владелец нигде не зарегистрирован и, скорее всего, это вообще неименная предоплаченная симка. Она просила меня не волноваться, ведь теперь, когда я узнала свое имя, рано или поздно все остальное тоже вспомнится.

– Но нам с тобой нужно решить еще один вопрос, – сказала она. – Я не хочу тебя тревожить, но рано или поздно нам придется тебя выписать на амбулаторное наблюдение. Не можешь же ты всю жизнь здесь оставаться. Тебе есть куда пойти?

Она знала, что идти мне некуда. Она уже направила меня куда-то, где обещали помочь с жильем, хотя я, если честно, в это не верила.

Я покачала головой. Она положила руку мне на плечо, и на этот раз я не отшатнулась.

– Не волнуйся, Алекс, милая. Я тебя не брошу. Все будет хорошо. Обещаю.

Сейчас 9

Мы с Моникой допиваем чай, и я возвращаюсь в Хоуп-коттедж. Я знаю, что теперь выгляжу совсем не так, как тогда, но меня все равно потряхивает. Я сбросила лишний вес, и немалый. Волосы крашу в черный цвет – вместе с чересчур кустистыми бровями, которые старательно выщипываю – и коротко стригу. Нужда в очках, без которых я раньше не могла выйти из дома, после лазерной коррекции зрения отпала. Щель между передними резцами закрылась сама собой, к тому же я выровняла и отбелила зубы. Часть денег, полученных за «Черную зиму», я потратила на пластику: пришпилила к голове торчащие уши и укоротила нос, а подбородок нашпиговала филлерами, чтоб был повыразительнее.

Но есть и другие, более существенные отличия. Все изменилось, когда я стала Алекс, нашла в себе силы уйти с улицы и устроилась на работу; когда начала воспринимать свою съемочную деятельность всерьез. Абсолютно все: мой гардероб, манера держаться, ходить и говорить. Появилась уверенность в себе. Даже родная мать меня сейчас едва ли узнала бы, хотя не могу сказать, что горю желанием это проверить. А люди из прошлой жизни? Да, возможно, они уловили бы мимолетное сходство, как если бы мы с Сэди были сестрами. Но не более, в этом я совершенно уверена, иначе ни за что не рискнула бы появиться так близко к Молби. Ни за что не уступила бы Дэну и не вернулась бы в Блэквуд-Бей. Ни за что не стала бы говорить с Моникой.

Я тянусь за стаканом с водой. На столе передо мной стоит ноутбук с открытым браузером. «Гугл» к моим услугам. Я вспоминаю слова Моники – о том, что мой побег мог стать для Дейзи последней каплей. Но это не так. Память подвела ее, а может, она заблуждается. Мы с Дейзи никогда не дружили, мы были едва знакомы. Не уверена, что я вообще узнала бы ее, появись она сейчас прямо передо мной. Хотя это, конечно, невозможно. Значит, нет никакой моей вины в том, что она решила спрыгнуть со скалы. Или есть?