На Красном дворе - [54]

Когда они удалились от монастыря достаточно далеко, Люда печально сказала:

— Вот, видишь, мамушка! Он нашел спокойствие в пещере. А где же я его найду?

Скоро обе исчезли на узкой лесной тропинке.

Люда не догадывалась, что эту встречу ее с Вышатой устроила Добромира. Она приписывала это простому случаю, который, однако же, перевернул все ее существо и заставил ее дрожать при виде суровой действительности. Проснувшаяся мысль, как разбереженная и вновь открывшаяся рана, отозвалась в сердце. Она невольно обратилась мыслями к счастливым и спокойным дням, к оставленному дому своего родителя, и снова острая тоска сжала ее сердце. Она затосковала по своей светелке в отцовском доме и по саду, в котором первый раз увидела своего суженого.

— Послушай, мамушка, — обратилась она к Добромире, — не пора ли нам проведать наш дом?

Мамка обрадовалась.

— Пора, мое дитятко, пора…

В тот же день обе пешком пошли в город.

Еще солнце не успело взойти, как они подошли к калитке двора. Хотя они не сказали ни слова друг другу, их печальные лица обнаруживали их мысли. С бьющимся сердцем Люда открыла калитку и дрожащей рукой толкнула дверцу. Заржавевшие петли заскрипели, отзываясь глухим стоном, и обе женщины невольно вздрогнули.

Вот они уже во дворе. Везде пусто, глухо, печально. Нет даже собаки, которая в былое время с нетерпением ожидала прихода Люды и Добромиры; даже собака оставила дом, над которым тяготело несчастье. Кто-то приютил ее и теперь кормит своим хлебом, а собака служит чужому, забыв о своих хозяевах.

Двор зарос крапивой, она зеленела и у частокола, сделанного из дубовых бревен. По соседству с крапивой разрослась белена, рядом с нею возвышались кусты тощей полыни; тут же, посреди двора, вольготно разрастались кусты коровяка, или царского жезла, и бодяги. Тропинку, ведшую к дому, заполонил подорожник. Словом, везде были видны следы запустения.

Обе женщины поднялись на рундук, занесенный песком, набившимся во все щели; отовсюду повыползали тощие, болезненного вида растения, с трудом тянувшиеся к солнцу. Окна, двери и все углы затянула паутина.

— Сядем здесь, мамушка, и отдохнем, — сказала Люда.

Ей в самом деле нужно было отдохнуть, чтобы собраться с силами и переступить порог давно оставленного жилища. Обе сели в печальной задумчивости и начали осматриваться кругом.

— Кончился сон! — заметила Добромира. — Теперь ты проснулась, и пора приниматься за дело.

— Да, ты права, мамушка, — вздохнула Люда.

И женщины принялись за работу. Двор старого воеводы Коснячко несколько оживился, но прежнее спокойствие и счастье не возвращались. Казалось, после того урагана, который пролетел над Киевом, несчастье навсегда поселилось в доме воеводы, и люди привыкли к крапиве, росшей на дворе и в саду, к паутине, опутавшей все строения, даже перестали заглядывать сюда из опасения, что встретятся с тенью воеводы или Люды.

Однажды, когда в светелке Люды затеплился огонек, соседи вспомнили о прежнем хозяине и, пошептавшись между собой, стали заглядывать на двор сначала издали и, наконец, переступили порог. В Киеве еще царил общий страх, люди сидели, как волки в логовищах, в своих избах, избегая всяких сходок. Из памяти не изгладился кровавый призрак недалекого прошлого. Встречаясь, люди вспоминали о случившемся на Красном дворе, о смерти Славоши и Мстислава. Отъезд польского короля, печальная участь Варяжко и старого колдуна Добрыни, слава которого разрасталась все больше, потому что он, хотя и попал в темницу, но все-таки избежал смерти и был отпущен на волю. Все это передавалось из уст в уста, но тихо, таинственно.

С той минуты, когда король угостил медом Добрыню на Красном дворе, старик не показывался на люди и, казалось, забыл о Люде и обо всем, что с нею случилось. Он ходил в город, навещал родственников в Кожемяках, но далеко обходил двор воеводы.

Однажды поздней ночью Добрыня возвращался из Кожемяк в свою лесную избу. Он шел по пустынным улицам, умышленно избегая людских взоров. Его вообще никто не любил, и как колдуна, и как княжеского лизоблюда. Проходя мимо калитки терема Коснячко, он вдруг увидел свет, мелькавший на вышке. Добрыня остановился и призадумался: он был убежден, что Болеслав увез Люду с собой. «Откуда же этот свет? — задал он сам себе вопрос. — Неужели кто-нибудь поселился в этом тереме? Странно, кто бы это мог быть?»

Он стоял и смотрел, не в силах оторвать взгляд от мелькавшего света, испытывая острое желание увидеть, кто же его зажег. Окно не было закрыто на ночь.

«Подожду, — проговорил он про себя. — Я должен узнать, кто здесь поселился. Может, это вернулась старая Добромира, а то и Люда. Но откуда ей быть здесь?

И он перешел на другую сторону улицы, оперся плечом о забор и стал смотреть на вышку. И точно по мановению волшебной палочки старого колдуна, в окне мелькнула тень, показалась рука, и через минуту выглянула женская фигура.

Добрыня вздрогнул.

— Люда! — прошептал он.

Он был зол на нее. Из-за нее он лишился княжеских милостей, уронил себя в глазах короля и Вышаты. В нем закипело желание мстить.

— Хорошо же, моя пташечка, я выкурю тебя отсюда! — покачал он головой и пошел своим путем.