На коньках по Неве, или Мышь в рукаве - [4]

ГЛАВА 3. В Немецкой слободе

Тем временем сани, преодолев порядочное расстояние, выехали на укатанную дорогу. Лошадь побежала резвее. Наконец Данила басом прогремел: «Стой, родимая, лошачиха сивая!»

Выглянув из рукавицы, мышата увидели огромную, куда хватало глаз, строительную площадку. То там, то сям виднелись силуэты домов, образующих новые улицы, высились сложенные в большие кучи брёвна, доски, кирпичи. Сновали люди, подъезжали и трогались сани. Начинался трудовой день. Неподалёку стояли аккуратные каменные строения, виднелся шпиль небольшой деревянной церкви, ещё один подпирал светлеющее небо.

— Приехали! Тимоха, вот она, немецкая слобода! — Данила слез с саней и осторожно повёл лошадь под уздцы.

Мальчик, шепнув мышатам: «Потерпите», засунул шевелящуюся рукавицу за пазуху и пошёл рядом с отцом по деревянному настилу.

— Обрати внимание: не слышно стука каблуков, — сказала наблюдательная Тинка.

— Так у них каблуков-то нет, — заметил Тимка. Эй, Тимофей, почему ваши сапоги не стучат, из чего вы подошвы шьёте?

— Царь-батюшка запретил нам подбивать башмаки наши гвоздями, да скобами, да железными подковами, — с готовностью отозвался Тимофей.

— Давно?

— Да года три, поди. Точно не скажу — я ещё малец был совсем.

— А сколько тебе лет?

— Девятый пошёл.

— А как зовут вашего царя-батюшку?

— Пётр Алексеевич.

— Ура! — завизжала Тинка. — Мы увидим Петра Первого.

— Почему первого, он всего один, — будто обидевшись за Петра, сказал Тимофей.

— Будет ещё и Второй, и третий, но этот, самый первый, — самый важный, ему потом очень красивый памятник поставят, «Медный всадник» будет называться, — бодро проговорила Тинка.

— Небывальщина экая, — пробормотал Тимофей.

— А мы где, в Петербурге, что ли? — хмуро спросил Тимка. — Немецкая слобода ведь в Москве находится.

— Мы в Петербурге, точно, можете не сомневаться.

— А почему заборов здесь нет совсем? Не то что у вас во дворах, — продолжал недоумевать Тимка.

Тимоха не мог ответить на этот вопрос и переадресовал его Даниле.

— Батюшка, что-то забора ни одного не видать. В нашей-то слободе каждый дом забором обнесён.

— Государь в центре города запретил ставить дома внутри усадеб и отгораживаться от улицы заборами. Все дома должны выходить фасадом на улицу. — Данила подвёл лошадь с санями к нужной двери.

— Тимоха, ты папе про нас не говори, — пропищала Тинка. — Со взрослыми вечно одна морока.

На стук большого дверного молотка тяжёлая дубовая дверь отворилась.

— Прекрасный! Прекрасный работа, совсем как дома, в Амстердам, — услышали мышата громкий и бодрый голос. — Марья, посмотри, какие изразцы.

— Иван, батюшка, что кричишь? — ответил откуда-то сверху другой голос, женский, нежный.

Тинка осторожно выглянула наружу. Она увидела рослого улыбающегося человека с рыжими, как морковка, волосами. В одной руке он держал маленькую квадратную плитку, другой пощипывал себя за витой ус. Послышались шаги по лестнице, и к мужчине присоединилась дама в пышном голубом платье. Это платье напомнило Тинке о маме, уходящей греть молоко. Как давно это было!

— Позволь представит. Марья, это мастер Данила. Видишь, какой славно сделано. Точно по эскизу, который я давать. Прекрасный работа! несёмте сюда. Как у вас говорят: «Берись друзьно — не будет грузно».

Иван захохотал, Тинка спряталась под Тимохин зипун.

— Платье у этой Марьи как у нашей мамы. А как есть-то хочется!

— Сынок, чего встал? Помогай давай.

Мышата сжались у тимохи за пазухой, чтобы ненароком не выпасть, пока ящики с изразцами заносились в дом.

— А выложить этими изразцами мой печка? Делать? У тебя умелый рука! И заплачу вдвое уговоренного. Мы, голландцы, ценим умелый рука.

— Позволите измерить ещё раз, сударь? А сын мне поможет, — сказал Данила.

Как видно, согласие было получено, потому что Тимофей, сунув подбородок за воротник, зашептал:

— Эй, Тимтинки, сейчас сниму одёжу, держитесь.

Он аккуратно положил зипун на массивную деревянную лавку и прошёл за отцом в соседнюю комнату. Было заметно, что хозяева ещё не успели обжить дом. Печка-голландка, которую с помощью верёвки стал по второму разу измерять Данила, была облицована только наполовину, занавесок на окнах не было. Сами окна были диковинные, разделённые на маленькие прямоугольники. Напротив печки стояло большое резное кресло с обитым кожей сиденьем, вдоль стен — несколько стульев.

— А у тебя в доме правильный печь? — спросил Иван у Данилы. — Про царский указ слышать? Куриные печи нельзя.

— Конечно, сударь. Уж скоро год, как запрещено курные печи класть. У меня кирпичная труба! Заработал!

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Тимка сестру. — Куриная печь — это что?

Тут вбежали в комнату девочка с мальчиком, оба рыженькие и опрятно одетые. Мышата, недолго думая, выбрались из Тимохиного зипуна и ринулись вверх по лестнице.

— Батюшка сегодня обещал меня с собою взять!

— Матушка, а можно мне бусы надеть?

— Что кричите, как торгаши на Мытном дворе? — строго сказала Марья. — Не видите, что отец с людьми? Вернитесь к себе сейчас же!

Мальчик и девочка, заметив Данилу и Тимоху, притихли, вышли в прихожую и стали подниматься по лестнице. А Тимка и Тинка уже сидели на большой книге в коричневом переплёте, по которому золотилась красивая надпись: «Брюсовъ календарь на 200 лicтах». Книга была заложена толстой чёрной ниткой. Тимка попытался добраться до нужной страницы: раз календарь — ясно, что закладка должна быть на сегодняшнем дне. И вот когда это ему почти удалось, в комнату вошли рыжие дети. Мышата замерли, словно фарфоровые статуэтки.