На качелях любви - [10]

А днем я увидела Олега Зимина в первый раз. Это произошло в тот самый день, когда я настаивала на том, что являюсь исключительно доброй особой. И тем же вечером ушла от Соколова, твердо пообещав себе, что не вернусь к нему никогда.

Я едко усмехнулась: как легко погрузиться в смешные и дурацкие воспоминания, лишь бы не думать о главном. Ведь до сих пор не сделала ни одной попытки предположить, какого рода информация может находиться в этом злополучном письме. Может быть, его написал какой-нибудь шизофреник, психически больной, или больная, свихнувшиеся от житейских невзгод, да мало ли кто может обратиться в редакцию газеты с двухмиллионным тиражом, чтобы вылить ушат грязи на окружающую действительность. И вполне здоровый человек способен выкинуть такое коленце. Вдруг нечаянно заклинило голову, перекосило мысли – бац, и письмо готово. Читайте, Дарья Добрая, на доброе здоровье, набирайтесь ума-разума.

... – Хорошо у тебя, – невольно вырвалось у меня, когда я очутилась в мастерской Соколова. Лешка гордо именует свою комфортабельную нору «мастерской». Он же непревзойденный мастер верстки, профессионал высокого класса – по его личному определению. Мнение других на этот счет Лешку мало интересует.

– Стараюсь, – неопределенно отозвался Соколов.

Я ничего не поняла. Для кого это он старается, для меня, что ли?

– Давай письмо! – потребовала я, приступая к главной части нашей экзотической встречи.

– Даша, может, поговорим сначала о нас с тобой, – взмолился Лешка.

И мне пришла в голову вполне здравая мысль. Может, повторить на Лешке мой небывалый эксперимент? Ведь вчера мне удалось побывать на дне чужой мужской души. Вдруг и сейчас что-нибудь выйдет? Я скосила глаза вбок, а сама всмотрелась в Лешкины глаза, нашла в них укромный уголок и проникла вглубь. Внутри у Соколова было холодно и мрачно. Я сразу озябла. И мне вдруг стал понятен этот надутый мачо с тщательно выбритыми щеками. Соколов измучился от неопределенности. Он никак не может понять, почему я ушла от него. Ведь женщина ортодоксальна по сути, она требует от мужчины стабильности и покоя. Женщина хочет стоять на твердой почве, и неважно, что будет у нее под длинными ногами – земля, палуба яхты или персидский ковер, лишь бы она до скончания века опиралась на надежный мужской локоть. Лешка бросил требуемое мне под ноги. Он стал для меня точкой опоры. И в тот же день опротивел мне. И он не понимал – почему. В соколовской душе царили хаос и сумятица. С мужчинами это часто случается. Они утрачивают чувство устойчивости, если их бросает женщина. Они могут бросать нас, хоть каждый день, и считают, что имеют на это право. Будто бы это мужская прерогатива. От совершения предательства мужчины становятся бодрыми и энергичными. Но они не в состоянии вынести женскую измену. Им становится больно до слез. Они падают до уровня детской обиды. Мне стало неуютно в Лешкиной душе. И я потихоньку выползла оттуда. Ужасно серая личность этот Соколов. У Зимина внутри полыхают пожары, горят костры, сияют разноцветные факелы. А в этой душе живет едкая обида, она сочится ядом и пускает больные отростки по всему Лешкиному телу. Значит, я была права. Рутина благополучно сожрала бы наши жизни, не оставив следа от двух индивидов. Ненавязчивая пытка непременно превратилась бы в казнь, долгосрочную и нескончаемую.

– Соколов – ты эгоист! Меня собираются уволить, ведь я прокололась уже дважды. Мне надо срочно бежать с этим злосчастным письмом в приемную, чтобы прекратилась мышиная возня вокруг моего имени. А ты пристаешь ко мне с идиотскими разговорами. Леш, отдай мне это безобразие! – сказала я и вытянула руку, гневно пощелкивая пальцами.

Лешка поймал мой вздрагивающий мизинец, наклонился и судорожно прижался к нему губами. Очень мило получилось, немного эротично. Гад, он еще и рефлексирует. Даже не знаю, как поступить в такой ситуации. Если выдернуть руку, Лешка обидится. Одним неосторожным движением я нанесу несчастному мужчине еще одну рану. А у него и без этого душа кровоточит. Продолжить сцену? Нет, невозможно вынести происходящее без смеха. Я пошевелила пальцами, но они были прижаты намертво, будто их прихватило клешнями какое-то заморское чудовище. Не выдрать, крепко спаяно.

– Леш, с тобой все в порядке? – сказала я, наклоняясь к соколовскому лицу.

Но нет, он не плакал, Лешка смеялся, его плечи судорожно вздрагивали от смеха. Неужели опять вышла ошибка по теме рефлексий и страданий? Не может быть...

Ведь мой эксперимент давеча прошел успешно. Я же научилась проникать в мужские души. И не могла сейчас ошибиться.

– Дашка, ты такая глупая, ведь я стырил это письмо у Динки нарочно, – корчился от смеха подлый Соколов.

– Ты украл его специально, чтобы заманить меня в свою берлогу? – воскликнула я, выдергивая руку из Лешкиных тисков.

– Д-да, ты бы не пошла ко мне без повода, – заскакал на одной ноге самый последний негодяй города Питера.

– Скотина, – прошипела я.

Не обращая внимания на скачущего жениха из категории бывших, я подскочила к столу, выхватила измятый, засаленный конверт из кучи бумаг и гордо выплыла из обители одинокого страдальца. Мне не хотелось нарушать ход эксперимента. Если соколовская душа томится от непонимания, значит, так ей и надо. А сцена с умильным чмоканьем моих пальцев, скаканье на одной ножке от приступов нарочитого смеха – это представление в пользу обездоленных. Это не для меня. Дарья Добрая обладает возвышенной душой, известное дело.