На изломе - [46]

– Ладно, пошлю сегодня!

Тем временем солдаты собрались перед избой, и Петр должен был к ним выйти. Он поздоровался с кучей сермяг, зипунов и кафтанов и громко опросил всех, всем ли они довольны.

На этом и кончился смотр. Возвратившись домой, Петр позвал к себе Кряжа, наказал ему ехать к Тугаеву и служить, как ему, а потом спросил:

– Чего ж ты хмылился?

Кряж опять усмехнулся и потупился.

– Не будешь гневаться, княже?

– Ну? А что?

– Да девки тут, от Куракиных, меня к забору заманули. Такие ли затейницы!

Петр невольно покраснел.

– Ну?

– Все о тебе пытали. Нет ли у тебя зазнобы какой. Куда с тобой езжу, да как тебе княжна приглянулась, да не захочешь ли свидеться с ней, так я только бы им мигнул. Бесстыжие!! Пра!

Петр весело засмеялся и тряхнул русыми кудрями.

– И впрямь затейницы! – сказал он и прибавил: – Так поезжай к князю Павлу.

– В одночасье! – ответил Кряж, кланяясь и спиной идя к выходу.

Когда Кряж вышел, Петр лег на липовую скамью, положил на возглавие руки, на них закинул свою голову и задумался.

Присуха! Может, она и иное что, может, и никто не повинен в ней, а только есть она, окаянная. Ой, есть! Кажись, и в мыслях ничего такого не было, а вдруг прилучится, и засосет под сердцем, и из головы не идет, и томит, и дразнит… Что же это?.. Вот хоть бы с ним. Думал, кроме Анели, и в сердце никому места не хватит, глядь – княжна эта! И будто клин в голову; что дальше – то более!.. Она вдруг стала перед ним как живая, с разгоревшимся личиком, прикрывшись рукавом. Он улыбнулся своей грезе и томно прикрыл глаза. «Княжеской крови, благородного кореня, и зазора никакого нету», – думал он и улыбался.

Князь-то Куракин как его почтил!

Действительно, через день после приключения Петра на двор Теряевых въезжали вершники, и едва князь Михаил Теряев вышел, оповещенный, на крыльцо, как во двор уже въезжал князь Куракин.

На середине двора слез он с коня, а князь встретил его на нижней ступеньке крыльца и под руку помог ему подняться. Войдя в горницу, помолился Куракин, трижды поцеловался с князем, а потом повел свою речь:

– Приехал я, князь Михайло, до тебя, отблагодарить тебя, милостивца! – И с этими словами он поясно поклонился князю. Теряев даже смутился:

– Что ты, что ты, Иван Васильевич! Что я тебе такого сделал?

– Не говори! – перебил его князь. – Не ты, так сын твой моему роду великую услугу сделал. А кого за сына благодарить, как не отца родного!

– Который сын? – недоумевал князь, и Куракин рассказал ему всю историю с нападением и освобождением. Князь и рад был, и хмурился. Рад, что сын его такому родовитому князю услугу сделал; хмурился, что сам ничего не знал про это.

А Куракин попросил Петра позвать и лично ему в пояс кланялся.

Князь Теряев потом выговорил сыну, а тот только усмехнулся.

– Э, батюшка, – сказал он, – да стоило ли о таких малостях милость твою тревожить?..

Вспоминал про все про это Петр и улыбался шире и радостней.

И то, решил он под конец, повидаться с нею надо. Пусть Кряж девушкам скажет!..

По нынешним временам молодые люди годами видаются друг с другом, и медленно пробуждается в них чувство любви, побеждаемое нередко рассудком. Тогда же взгляда одного довольно было, чтобы загорелось сердце неугасимым огнем. Может, тому немало способствовала теремная жизнь и трудность увидеть девичье лицо, так же, как девушке увидеть мужчину.

Как бы то ни было, загорелось сердце и у Катерины, молодой княжны.

– Ай, Луша, – говорила она своей сенной девушке, – и раньше в иную пору о нем думала, а тут и из головы не идет. Все он да он!..

– Дело девичье! – смеясь, отвечала Луша. – Пожди, княжна, я тебе с ним встречу сделаю. Наш сад с их двором только тыном отделяется.

– Ай, что ты! Срамота-то какая!

– А какая срамота тут? Ему за честь будет! Опять и порухи нет тут никакой, не смерд он, а князь и царю самому известен. Погодя и косу расплетем княжне нашей, боярышне!

Катерина зарделась вся, как маков цвет.

– Ай, Луша, – прошептала она, – и хорошо, и страшно! Не иначе все это, как присуха злая!..

Луша только махнула рукой.

– Присуха! И сказала, боярышня моя! Присуха – коли силком, старик какой или урод, что ли, а князь Петр – гляди не наглядишься: молодец молодцом, что сокол ясный!

VII Смута

Мрачный, с угрюмой думой, отраженной и на лице, возвращался Терентий Михайлович домой из Боярской думы. Все казалось ему неладно, все не по нем! А что он мог сделать со своим голосом, ежели надо всеми верх держит Ордын-Нащокин, а самая дума – одна прилика только.

Он один удумает, а бояре прочие только бородами покивают в согласие.

А выдумки все только на то сводятся, чтобы из людишек последние животы вытягивать. Все налоги да налоги, небось свою казну не ворошат, монастырям одни только льготы, а все надобности из смерда да посадского выбивают. Где же справедливость? Истинно протопоп говорит: приходят последние дни. Умы смутилися, и зло царит над людьми. Антихристу на руку, радуют злоправители сердце дьявола!

Истинно так!

– Дорогу князю Терентию Теряеву! Многие лета князю! Здрав, князь, буди! – раздались вокруг него голоса и вывели князя из задумчивости. Oн оглянулся и увидел, что въехал в толпу. Вокруг него теснились и гультяи, и посадские, и с десяток купцов.