На исходе зимы - [4]

— Где Асаня?

— Асаня? Эка, брат, хватился. Асаня был, да сплыл. Есть теперь Александр Николаевич — семейный человек.

— Женился?

— А то как же? Натуральным образом. Пастухову Катю помнишь? Так вот… И Светку усыновил. Или удочерил, не знаю, как правильно. Вот такие дела. А ты как? Институт закончил?

— Закончил, — усмехнулся Георгий.

Лихачев не понял этой усмешки, крепко потряс ему руку.

— Вот это правильно. Молодец. К нам-то зайдешь?

— Не знаю. Я ведь проездом.

— Что значит, не знаю. Я сейчас в район. На совещание. Но Маша дома. Она рада будет. И Пана, конечно… Ну, бывай здоров. Увидимся.

Лихачев хлопнул его своей ручищей по плечу и умчался.

Может, правда пойти к Лихачевым? — подумал Георгий. Василий — славный мужик. У него все просто и от души. И денег можно было бы занять. Пожить день-два, отдохнуть… Нет, как раз к Лихачевым идти нельзя. Во-первых, Маша… Раз она дома, значит, не замужем. Если прийти, она обязательно на свой счет примет. А ему не нужны ни она, ни кто-то другой. Ему свобода нужна… Во-вторых, они соседи. Рядом мать. Значит, встречи не избежать… Да и сам Васька что-то слишком уж радостный, буквально с распростертыми объятиями… А может, действительно обрадовался? Пусть так, но ему все равно никто не нужен.

Но Асаня-то, Асаня… Странно представить его чьим-то мужем. И особенно этой женщины. Что он в ней нашел? Ведь не глупый же мужик.

Он пошел быстро, глубоко засунув в карманы пальто закоченевшие в тонких перчатках руки. Надо было пройти главной улицей, мимо клуба. Георгий опасался, что дядя увидит его из окна своей пристройки, но тут подстерегала его еще одна неожиданность. Там, где стояла пристройка, чернел только фундамент. И клуб тоже уже начали ломать, крышу сняли, разобрали часть фойе.

Но где же старик? Не может быть, чтобы умер. Раз Берестянка стоит на земле, значит, должен быть и Иван Леонтич.

Дом Пастуховой — всего лишь избенка в два окна, крытая рубероидом. Георгий помнил, как Катя наняла двух мужиков и они подвели под ветхие стены бетонный фундамент. Но избенке не мог помочь уже никакой ремонт. Построена она была задолго до войны из мелкого леса. Со временем углы прогнили, крыша прогнулась. Такой она выглядела и теперь. Во дворе поленница березовых дров. Рядом с дровами разбитый, покореженный мотоцикл ИЖ-50, полузанесенный снегом.

Георгий потянул за ручку низкой двери. Заперто. Постучал. Никакого результата. И тут увидел белую кнопку звонка. Нажал. Через несколько секунд что-то щелкнуло металлом и дверь открылась. В то же время в сенях зажглась электрическая лампа. Георгий засмеялся — Асаня остался Асаней, всегда что-нибудь придумает.

Асаня стоял посреди избы с забинтованной головой и правой рукой на перевязи.

— Кто это тебя отделал? — спросил Георгий, сжимая левую здоровую руку Асани.

— Чепуха… Заживет. Мотоцикл жалко. Видел его? А ты что же это? Пальтецо на рыбьем меху? Закалел?

— А ты все такой же, — произнес Георгий, отпуская руку друга. — Все такой же.

Этим он хотел сказать, что Асаня по-прежнему невзрачный, ребячливый, но, всматриваясь в его лицо, заметил изменения, о которых не хотелось да и не нужно было говорить: кожа щек одрябла, нос как будто стал больше и острее, под глазами набухли мешки, да и сами глаза смотрели как-то жалобно, виновато. Сколько ему? Двадцать семь… До старости еще далеко, но она уже проступает то там, то здесь… И вместе с тем Асаня был какой-то обновленный, в чистой клетчатой рубашке, гладко выбритый. Георгий помнил его другим: в старой замызганной гимнастерке, вечно обросшего, нестриженного, в кирзовых пыльных сапогах.

Георгий сбросил пальто и стал ходить по избе, размахивая руками, чтобы разогнать кровь. Асаня посмотрел на него и сказал:

— Надо принять меры. Ты посиди, я сейчас…

Надел стеганку, напялил на забинтованную голову шапчонку и ушел.

Георгий ходил по комнате и пытался по обстановке, по вещам понять, как живет его друг. Избе давно пора на слом, но вещи в ней новые — шифоньер с зеркальной дверцей, круглый стол, дубовые стулья, ковер на стене. Видно было, что живут здесь не бедствуя. Что еще? Книги, но все больше по бухгалтерскому учету, значит, Пастуховой.

Асаня вернулся с бутылкой водки. Быстро обернулся, словно бегом бегал. Глаза блестели радостно, щеки разгорелись на морозе.

— Ты в печку загляни, — кивнул он Георгию.

Георгий сам открыл заслонку русской печи, вытянул ухватом чугунок с горячими щами. Все он делал, как у себя дома, не чувствуя стеснения, как будто не пять лет не видел друга, а пять дней.

Потом уже, за столом, разглядывая Асаню, который уселся напротив, он отметил, что все-таки Асаня почти не изменился: те же спокойные светло-серые глаза, те же толстые губы, улыбающиеся бесхитростной улыбкой. И постепенно согреваясь, Георгий ощутил острое чувство счастья. Он теперь не думал ни об институте, ни о Ксане, ни о будущем. Он чувствовал, что Асаня рад его приезду, и этого было достаточно.

— Значит, женился? — спросил Георгий. — Ну и как?

— Привыкаю потихоньку. Жена в хозяйстве — вещь полезная.

— Какое у тебя хозяйство?

— А вон — щегол.

Асаня кивнул в сторону окна, где висела клетка.