На холмах горячих - [95]

ный: всем ходячим и у кого есть деньги предложить снять частные квартиры».

Таких оказалось немного: это были в основном бывшие офицеры, разжалованные в рядовые, состоятельные люди и солдаты-декабристы. Они быстро переселились в город.

Одоевский снял квартиру на Сенной улице, недалеко от дома Майера, с которым установились дружеские, теплые отношения. На Сенной жили почти все городские извозчики, а это было тоже удобно: Одоевский стал ездить принимать ванны в Железноводск.

Однажды Александр Иванович вернулся из Желез-новодска в обществе человека лет двадцати трех, среднего роста, с мягкими длинными каштановыми волосами и бородкой, привел его на квартиру Майера и представил:

— Дорогой доктор, знакомьтесь: Николай Платонович Огарев, поэт, публицист, друг Герцена.

— Прошу входить, господа,— пригласил гостей к себе Майер, пытливо поглядывая на Огарева. Пожалуй, этот представитель молодежи нового поколения — человек мыслящий. Способны ли герценовцы сделать что-то

полезное для народа или отличаются от других лишь длинными волосами, бородками и шарфами в полоску, символами приверженности к кружку?

— Обличать зло и утверждать добро —вот наши цели и задачи!—на вопрос Майера ответил Огарев.

— А как это вы собираетесь делать?—усмехнувшись, поинтересовался доктор.

— Вести борьбу с насилием, с тиранией власть имущих, нести в народ идеи свободы и просвещения... Героизм борцов Парижской коммуны, отвага рыцарей Сенатской площади — пример для нас!

— И с чего же вы начали борьбу с насилием?

— Первой пробой сил для юношей нашего кружка явилась демонстрация против оскорбительного поведения профессора Малова — мы со свистом изгнали era из аудитории и выбросили вслед за ним его калоши!

«Ай да молодцы! Профессора освистали, выбросили его калоши — большое сотворили!»—подумал Майер_г но подавил в себе скептицизм и мягко спросил:

— И чего же вы добились? Каков результат вашего бунта?

— Результат?.. Университетский совет был перепуган, Малову дали выговор, убедили попечителя не доносить о скандале министру просвещения, замять дело. Это была наша первая победа!.. Конечно, и нам досталось: посадили в карцер Герцена первого, за ним — меня и остальных зачинщиков, и мы с гордо поднятой головой пошли отбывать наказание и сидели в подвале, не прося пощады...

Майер тепло улыбнулся: «А ведь, действительно, это была первая проба сил студенческой молодежи, детей по сути дела. И первая победа».

— Ну-с, а дальнейшие шаги вашего кружка?

Огарев с жаром начал перечислять: сделали то, организовали это...

— А на чем же провалились?

— Вы знаете, на пустяке... Собрались в моей квартире у Никитских ворот и громко запели сатирические куплеты, сочиненные Соколовским о событиях на Сенатской площади. А окна квартиры настежь. Полиция нагрянула. Меня, как хозяина квартиры, арестовали первым и под конвоем в тюрьму. В доме перевернули все бумаги и среди них нашли листок со стихом Соколовского и карикатуру на Николая, нарисованную

Уткиным. Их арестовали и по повелению Палкина бросили в Шлисссльбургскую крепость...

— Выходит, никакой конспирации у вас не было?— осуждающе покачал головой Майер.

— В том-то и дело... Зелены еще. Герцен находился

да воле, мог скрыться, а он вместо этого прямо в лапы обер-полицмейстеру угодил. Пришел к нему в кабинет, сказал, что он мой родственник (а родственникам полагается свидание с арестованными), хотел что-то передать мне. Обер-полицмейстер спросил: «Родственник?..

Как фамилия?»—«Герцен»—«Ага, Герцен! Мы вас, милейший, давно ищем, а вы сами к нам пожаловали... Арестовать!» — крикнул он дежурному офицеру...

Майеру понравилось, что Огарев самокритично оценивал опрометчивые действия кружковцев, осуждая их горячность и неосторожность.

— И чем же кончилось ваше дело?— спросил доктор.

— Через неделю нас всех, кружковцев, по очереди «стали вызывать на допрос в следственную комиссию. Все пытались выяснить, не принадлежим ли мы к какому-либо тайному обществу. Уткина и Соколовского сно--ва в Шлиссельбург, теперь уже бессрочно, а остальных— по разным городам в ссылку. Через два года Уткин умер, Соколовского полуживого отвезли на Кавказ, здесь он и скончался,— в глазах Огарева появилась -грусть, он опусти голову.

— Да, дорогой ценой заплатили вы за деятельность своего кружка. А толк, польза народу какая?

Огарев вспыхнул. Глаза засверкали, на лбу собра-.лись упрямые складки. Вздернув подбородок, он ответил:

— Польза впереди! Теперь мы битые, а за одного битого двух небитых дают... Не зря мы с Герценом на Воробьевых горах поклялись посвятить себя делу, начатому еще ими,— Огарев показал в сторону Одоевского.

— Позвольте спросить вас, Николай Платонович, еще вот о чем, каким же вы представляете мир будущего?

Молодой человек уверенно ответил:

— Это будет мир новых отношений между людьми. ,Мир здоровья, боевого духа и нравственной чистоты.

О подобном обществе писали социалисты-утописты. В России же может получиться иначе. Успех во многом

зависит от того, не спасуют ли носители идей, не затупится ли их острое перо.

— Чтобы призывать народ к тяжелейшей, повторяю, тяжелейшей борьбе за новый мир, надо самим быть тверже камня и телом, и духом.