На грани жизни - [5]

Этот случай заставил Николая задуматься над тем, что в ближайшем будущем и ему со своим подразделением, возможно, придётся оказаться в бою. Здесь то он и вспомнил про Сашу Лошака, того самого офицера, с которым на аэродроме его познакомил Ринат. Санька с готовностью согласился быть консультантом. Вдвоём они быстро составили программу подготовки роты к боевым действиям, и Николай стал внедрять её в жизнь. Солдаты тренировались молча, недовольно сверкая глазами, а прапорщики почти открыто роптали, ссылаясь на другие роты, где люди спокойно готовили свои машины и отдыхали в свободное время. Коле и самому не очень улыбалось всё своё свободное время убивать на эту подготовку, но лицо убитого солдата постоянно стояло перед глазами, а впереди был первый рейс через раздираемую кровавой междоусобицей страну, и очень хотелось жить самому и сохранить жизнь своим солдатам. Санька часто забегал в модуль к ребятам и. рассказывая о боях, в которых ему приходилось участвовать, практически передавал им свой опыт. Рассказывал Лошак о зверствах духов. В этих краях жестокость по отношению к врагам исторически являлась вполне нормальным явлениям. Во время первых рассказов Саши, Коле казалась ужасной та ответная жестокость со стороны наших солдат. Однако потом он начинал понимать, что, находя своих друзей истерзанными, со следами жестоких пыток и издевательств, солдаты просто не могли не ожесточиться душой. И эта эфемерная идея урегулирования межнациональной розни уже после первых потерь перерастает в реальное оправдание своей войны с духами: «кровь за кровь». Естественно, Николай совершенно не был готов сейчас идти и резать всех подвернувшихся под руку «духов». Он понимал солдат умом. Но душа всё равно протестовала.

— Ничего, — усмехнулся на это Санька, — это до первой потери. Как своего будешь по кускам собирать, так и сердцем поймёшь. Вы, вот, наших спецназовцев за жестокость осуждаете. Не отпирайся, Коля, осуждаешь. Недавно ты такой обличительной речью разразился, мол, не надо уподобляться этим зверям. Так, мол, недолго и самим в зверей превратиться. А вы знаете, что наши спецы чуть ли не в каждом рейде на трупы наших натыкаются. И видят, через какие мучения им приходится пройти перед смертью. Бывает, с рейдов в мешках куски пацанов приносят, чтобы, хоть похоронить по-человечески. Тут озвереешь. Мы ведь тоже, когда часть наша в Баку в осаде была, на лучшее надеялись. Ремни варили от голода, а надеялись. И когда с боем прорывались, стреляли не на поражение, а в воздух, больше для острастки, чтобы под гусеницы не лезли. Только когда по нам огонь открыли, мы в бой вступили. А когда здесь лагерем встали, знаете, сколько атак выдержали! Стольких ребят потеряли, пока не закрепились и пока нас не усилили танками и артиллерией. Самим жрать нечего было, а с местными последним куском хлеба делились. Не понимали тогда, откуда опасность ждать надо. Он тебе в лицо улыбается. А отвернешься — он тебе очередь в спину. У нас на четвёртом блокпосте часовой ночью заснул, так они весь взвод шомполом в ухо… По ночи их головы в лагерь забросали. Меня мои бойцы спрашивают: «Зачем мы здесь? За что воюем?» А я им ответить не могу. Несу что-то про помощь местному населению и долг перед Родиной. Какая к чёрту помощь. Им наша помощь даром не нужна. Мы этому населению землю делить мешаем. А про Родину, это отдельный анекдот. Вы видели, чем нас кормят? Мои бойцы недавно в наряде по столовой стояли. Так вот они мне показали тушу говядины со штампом 1937 года! Вы представляете, сколько раз она в хранилищах замораживалась и размораживалась! Ни вкуса, ни запаха. А махорка — одни палки. Хочешь — кури, хочешь — печку топи. Я про хлеб уже и говорить не хочу. Ребята на блокпостах уже давно сами себе хлеб пекут. Кто кому чего должен: мы Родине, или она нам — это ещё посмотреть надо. Мы здесь не нужны совсем. Все наши потери — бесполезная трата генофонда. Гибнут простые парни, которым ещё семьи создавать и детей производить на свет. А если уж так нужна эта земля нашему СССР, так пусть наших начальничков заменят на толковых командиров и замутят войсковую операцию масштаба республики, а не эти судорожные телодвижения. Ведь нас одной рукой с поводка спускают, другой — на строгий ошейник сажают. Наши начальнички боятся всего, а больше — потерять свои генеральские погоны.

Санька затянулся самокруткой и замолчал.

— Слушай, Санька, а что это за Магомед такой, про которого все вокруг только и говорят?

— А это — всем зверям зверь, — продолжал Санька, мирно прихлёбывая чай, — он откуда-то с севера пришёл со своим отрядом и, в отличие от других, воюет только с нами. Ему до этих междоусобиц дела нет. Мы для него — враг номер один.

Ветер уныло завывал в ущелье и стучался в двери старых заброшенных домов, в которых разместился отряд. Магомед устроился на грязной лавке возле стены и невидящими глазами уставился на забитое деревянным щитом окно. Возле печки суетился адъютант, стараясь разжечь сырые дрова и обогреть это выстуженное помещение. Посты на дальних и ближних подступах выставлены. Осталось только ждать, ещё и ещё раз перебирая в уме те доводы, которые он собирался изложить на встрече с полевыми командирами, работающими в этом районе. Именно для встречи с ними он выбрал этот давно покинутый жителями аул. Встреча должна проходить на нейтральной земле, чтобы ни у кого не возникло желание почувствовать себя хозяином положения. Конечно, он чужак здесь, пришлый с севера, а у других не одно поколение похоронено на этой земле. Однако это психологическое преимущество компенсировалось тем, что именно люди Магомеда будут обеспечивать безопасность переговоров. Эту встречу Магомед готовил несколько месяцев и очень рассчитывал на неё. Основная задача убедить полевых командиров выступить против неверных организованно, единым фронтом. Сосредоточить координацию и командование объединённых сил. Естественно, в роли главнокомандующего он видел только себя. Во-первых, он обладал определённым опытом и определёнными знаниями в военном деле. Во-вторых, он приехал с определёнными полномочиями, данными ему в штабе повстанческой армии Азербайджана. В-третьих, только его люди, обладающие необходимой выучкой и строгой дисциплиной, могли составить костяк будущей армии и взять на себя обучение остальных. Меньше всего в действиях Магомеда было личных амбиций. О себе он думал меньше всего. Кто он, чтобы думать о себе? Аллах велик и всё в руках Аллаха. Не зря его назвали именем пророка. Магомед свято верил в то, что он является карающей рукой Аллаха. И карать он должен именно русских. Вся его жизнь — подтверждение этому. Его жизнь…. Сколько ему пришлось вынести от этих гяуров. Ещё в молодости он понял, что не может быть на этой земле места русским. Русские топтали гордость его страны, диктовали ему, как жить, что выращивать, о чем говорить, во что верить. И Магомед решил посвятить себя борьбе за независимость своего народа. Но для этого нужно много знать. Нужно учиться. Русские добровольно власть не отдадут, поэтому нужно учиться воевать. Он выбрал Рязанское воздушно-десантное училище, как элитное. Ему помогло то, что он, как там говорили, национальный кадр, да ещё отец его ветеран Великой Отечественной войны, кавалер многих орденов. До поры до времени высовываться было нельзя. И Магомед упорно постигал военную науку, впитывая в себя всё, что ему давали. По окончании училища упекли его конечно, в дальний горизонт, но земляков среди солдат было много. Все молодые, только что призванные, они сразу столкнулись с грубым обращением и пренебрежительным «чурка». Магомед быстро собрал земляков вокруг себя и осторожно повёл подготовительную работу. И через полгода в части работала подпольная организация. Особый отдел сработал чётко. Его взяли прямо в комнате офицерского общежития и долго мурыжили на допросах, не давая ни спать, ни просто прикрыть глаза. От тех допросов до сих пор осталась память: дергающееся веко на левом глазу и неправильно сросшиеся два пальца на правой руке. Никого он не выдал, но за антисоветскую деятельность загремел в лагеря. В лагерях все началось снова: