На грани жизни и смерти - [34]

— Это же, это же...

От волнения Гринин-старший не мог говорить.

— Музыка Константина Гринина на слова Кирилла Гринина, — торжественно объявила Анна Орестовна. — Браво! Бис!

В маленькой комнате наступило веселье — большое, переливающееся через край. Впервые после долгих недель и месяцев огорчений, неудач, лишений, тревог сердца этих русских людей наполнились искренней радостью. Гринины громко смеялись, они были счастливы. Костик еще раз проиграл сочиненную им мелодию.

Кирилл Васильевич на радостях откупорил бутылку вина, налил бокалы себе и жене.

— За наше отечество! — сказал он с волнением.

— За возвращение в Россию, — мечтательно произнесла Анна Орестовна.

— Домой, домой! — кричал Костик. — Ура! Ура!

Вошедший Леопольд с недоумением спросил:

— По какому случаю митинг?

Кирилл Васильевич молча протянул брату бокал.

— За что, позвольте полюбопытствовать? — спросил Леопольд.

Поэт медлил с ответом. Но, когда он уже собирался ответить, Костик быстро сел за пианино, начал петь...

Леопольд со всевозрастающим волнением слушал незнакомую песню, в которой были призывные слова о возвращении на родину. Автора песни он не знал, но был уверен, что слова сочинены братом. Сомнения об авторстве окончательно исчезли, когда в наступившей тишине после песни Кирилл Васильевич взял с книжной полки зеленый томик, нашел нужную страницу и сказал:

— Бывает, даже самые мудрые, очень понравившиеся слова воспринимаются как должное, как великолепный житейский афоризм, даже остаются в памяти, но свое высокое значение приобретают лишь в определенных обстоятельствах. Да-с, высокое, необратимое значение! Сколько раз читал это тургеневское как заклинание, как эпиграф жизненного пути каждого россиянина, а истинное значение познал далеко от России.

Поэт обвел всех взглядом, дольше всего задержавшись на брате, потом принялся читать каким-то незнакомым, срывающимся голосом:

— Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без нее обходится!

Кирилл Васильевич медленно закрыл книгу, долго смотрел на обложку сочинений великого русского, который оставил, может быть, свой самый главный завет соотечественникам после возвращения на родину из долгих и дальних странствий по белу свету, особенно частых во Францию...

БЕГСТВО ОБРЕЧЕННЫХ

В осенние дни 1919 года наступление контрреволюционных сил достигло кульминации. Объединенные удары белых армий и иностранных интервентов на фронтах гражданской войны были названы вождем революции «бурей бешеной силы». Враги новой России возлагали большие надежды на добровольческую армию барона Врангеля. Англо-французское вооружение, моральная поддержка, оказываемая врангелевским войскам, засевшим в Крыму, со стороны мировой контрреволюции, превратили Южный фронт в опаснейший из фронтов гражданской войны. Крым стал последним оплотом контрреволюции.

Многие, кто бежал от революции из Москвы и Петрограда, да и из других городов, раскинутых по всей России, обосновались в Крыму. «Империя» черного барона готовилась к решительным боям с Красной Армией. Советская военная разведка заслала в Крым своих людей.

В резиденцию генерала Покровского можно было попасть только по личному разрешению шефа контрразведки. Капитан Агапов был там своим человеком. В тот день, о котором пойдет речь, Агапов, приехав в резиденцию, нашел генерала в хорошем расположении духа.

— Ну-с, Александр Кузьмич, — пробасил генерал, — могу доложить вам, что наш долгожданный час не за горами. Как поют большевики? Это есть наш последний и решительный бой. Так, кажется?

— За время моего «командирства» в Красной Армии я не имел удовольствия научиться петь их «Интернационал», — сухо произнес Агапов.

— А зря. Противника надо бить его же...

— Песнями?

— И песнями, если надо. Так вот, последний и решительный — это о нас. Мы дадим большевикам последний и решительный бой.

— Мы так окопались в Крыму, будто собираемся остаться здесь на веки вечные. По себе знаю, как трудно сюда проникнуть. Нигде ни лазейки.

— Ну, что касается лазеек, то их отсутствие, Александр Кузьмич, доложу я вам, это уже дело моей службы. Никого не пропущу! Самих послов Франции или там Англии лично буду проверять. Стыдно вспомнить: французский щелкопер в Севастополе обвел как слепых котят.

— Не без помощи Чека.

— Чека уже потеряла в крымской западне не одного своего агента. Не успеет сунуть нос в мышеловку, как мы его — хлоп!

— У меня к вам просьба, ваше превосходительство.

— Что случилось?

— Вы, наверное, знаете, ваше превосходительство, балерину Гринину? Это моя кузина, она сейчас в Париже — повезла лечить сына. У мальчика поврежден глаз. Я получил от нее письмо, надо сказать, весьма тревожное послание. Остались без средств к существованию. Надежд на лечение никаких. Хотят воротиться домой. В Россию. Но куда ехать? В Петроград опасно. Я решил, что здесь, в Крыму, петербургская знаменитость...

Покровский замахал руками:

— Нет, нет, увольте! Никаких прим! В сундуке для туфелек, пачек и прочих доспехов балерина, чего доброго, привезет из Парижа какого-нибудь потомка парижских коммунаров. Вроде того... щелкопера. Кстати, вы же его знаете, этого французского проныру Бланше. Не исключено, что он знаком и с вашей... кузиной. А? Ведь верно?