На грани риска - [44]

Здесь, у полюса, много торосов. Они похожи на кубики сахара, выложенные длинными аккуратными горками. Вдали появилось черное пятнышко, превратившееся вскоре в большое разводье, покрытое рябью волн. От разводья в разные стороны извивается десяток тонких темных змеек - трещины.

Сколько раз наблюдал я эту картину в иллюминатор! Но на самолете ощущение безопасности было таким полным, что этот безмолвный белый мир под крылом казался далеким, нереальным. Однако сейчас, перед прыжком, стоя на порожке двери, я, обдуваемый яростным ледяным ветром, по-иному смотрю на это белое безмолвное пространство, которое раскинулось внизу без края и конца.

И вдруг я с какой-то особой остротой осознал слова Амундсена: "Каких только несчастий на протяжении ряда лет не приносило ты, о бесконечное белое пространство! Каких только лишений и каких только бедствий ты не видало! Но ты также повстречалось и с теми, кто поставил ногу на твою выю и силой бросил тебя на колени. Не припомнишь ли ты Нансена и Иогансена? Не припомнишь ли ты герцога Абруццкого? Не припомнишь ли ты Пири? Не припомнишь ли, как они шли по тебе, и там, где ты сопротивлялось, поставили тебя на колени? Тебе следовало бы отнестись с уважением к этим молодцам! Но что ты сделало с теми многими-многими, кто безуспешно пытался вырваться из твоих объятий? Что ты сделало со многими гордыми судами, державшими путь прямо в твое сердце, чтобы никогда больше не вернуться домой? Что ты сделало с ними? - спрашиваю я. Никаких следов, никаких знаков - только бесконечная белая пустыня!"

Ну когда же наконец сигнал? Наверно, мои ощущения сродни ощущениям бойцов перед штыковой атакой.

Ту-ту-ту - лихорадочно взвыла сирена. Ее резкие звуки, словно стальные молоточки, ударили по нервам. Они дали команду мышцам. Прижимая парашют левой рукой к животу, я, оттолкнувшись ногой, устремляюсь вперед и проваливаюсь вниз, в пустоту. Подхваченный мощным воздушным потоком, делаю сальто и вновь оказываюсь вниз головой.

"Двадцать один, двадцать два, двадцать три, - считаю вслух заветные секунды свободного полета, но, чувствуя, что явно тороплюсь, досчитываю: Двадцать четыре, двадцать пять". Вот теперь пора. Я что есть силы дернул кольцо, и оно, вырвавшись из руки, исчезает в пространстве. Повернув голову, уголком глаза вижу через плечо, как шелестя стремительно убегают вверх пучки строп, как вытягивается длинной пестрой колбасой купол. Вот он наполняется воздухом, гулко хлопает и превращается в живой полушар. Он словно лихорадочно дышит, то сжимаясь, то расправляясь. Меня швырнуло вверх, качнуло вправо, потом влево, снова вправо, и вдруг я ощутил, что неподвижно вишу в пространстве. После грохота моторов, свиста ветра тишина действует ошеломляюще. Меня охватило чувство покоя. Я вдыхал морозный воздух, щурился на солнце, улыбался, ощущая радость бытия.

Огляделся по сторонам. Справа, высоко надо мной, удалялся самолет, оставляя бледную дорожку инверсии. Неторопливо брели лохматые, подсвеченные солнцем облака. Внизу, насколько хватал глаз, простирались снежные поля. Ровные, девственные, белые, кое-где искореженные подвижками, похожие на бесчисленные многоугольники, окантованные черными полосками открытой воды. Высота незаметно уменьшалась, и я уже начал отчетливо различать сахарные кубики торосов. Кое-где снежный наст был перечерчен тушью свежих трещин. К горизонту протягивались широкие черные разводы, напоминавшие асфальтированное шоссе.

Метров на тридцать ниже меня опускался Медведев. Его раскачивало, как на качелях, и он тянул стропы то справа, то слева, пытаясь погасить раскачку. Это ему удалось не без труда.

– Андре-ей! - заорал я что есть силы. - Ура! - И, сорвав меховой шлем, закрутил его над головой, не в силах сдержать охватившее меня радостное возбуждение.

Медведев в ответ замахал рукой, а потом, указав пальцем на запасной парашют, крикнул: "Запасной открывай!" Но я уже вспомнил о "запаске" и в точном соответствии с инструкцией свел ноги, подогнул их под себя и, придерживая левой рукой клапаны ранца, выдернул кольцо. Клапаны, щелкнув резинками, раскрылись, обнажив кипу алого шелка. Я быстро пропустил ладонь между ранцем и куполом, сжав его, затем напрягся и что есть силы отбросил от себя в сторону. Но купол, "не поймав" ветер, свалился вниз и повис бесформенной тряпкой. Чтобы он быстрее раскрылся, пришлось вытащить стропы из ранца и рывками натягивать их на себя. Средство помогло. Неожиданный порыв ветра подхватил полотнище. Оно затрепетало, наполнилось воздухом и вдруг раскрылось гигантским трепещущим маком на бледно-голубом фоне арктического неба.

До "земли" оставалось не более сотни метров. Меня несло прямо на торосы, в которые упиралось великолепное ровное поле, над которым я пролетал. Даже сверху, издалека, торосы имели довольно грозный вид. Это был огромный, тянувшийся на километры высокий вал перемолотого льда.

Я понимал, что мне несдобровать, если я угожу в этот хаос из ледяных обломков. Чтобы перелететь через них, надо во что бы то ни стало замедлить спуск. Услужливая память подсказала ответ: уменьшить угол развала между главным и запасным парашютами. Ухватившись за внутренние, свободные концы "запаски" обеими руками, я что есть силы потянул их на себя, стараясь как можно ближе свести купола. Напрягая последние силы, я с трудом удерживал парашюты в таком положении. Скорость снижения немного замедлилась, но это уже не могло мне помочь. Гряда торосов, ощетинившись голубыми ребрами глыб, уже понеслась навстречу. Я весь напрягся, сжал ступни, вынес ноги вперед, приготовившись встретить первый удар. "Лишь бы только ноги не застряли между льдинами", - промелькнула мысль...