На грани потопа - [244]

— И вот его показания, — кивнул Перлмуттер, демонстрируя вынутые из папки страницы. — Моему коллеге в Тайбее посчастливилось разыскать некоего Вэй Юя, бывшего полковника армии националистов, служившего под началом Чан Кайши и вместе с ним сражавшегося с коммунистами, а потом бежавшего на Тайвань, тогда еще называвшийся Формозой. Сейчас ему девяносто два, но память у старика по-прежнему остра, как бритвенное лезвие. Он охотно поведал о своем участии в изъятии из музеев и частных собраний исторических и культурных реликвий, картин, скульптур, старинного фарфора и других произведений искусства в ходе широкомасштабной операции, проведенной по распоряжению генералиссимуса. Специальные команды рыскали по стране и прибирали к рукам все, что только возможно. Прикрываясь приказом, они экспроприировали у богатых не только художественные ценности, но и золото, ювелирные изделия, деньги и даже мебель. То был откровенный грабеж, но пикнуть никто не смел — за малейшее сопротивление расстреливали на месте. По словам Вэя, все конфискованное паковалось в деревянные ящики и контейнеры и доставлялось военными грузовиками в шанхайский порт, где перегружалось на борт старого, предназначенного на слом судна. Руководил погрузкой генерал Юй Кун, тоже, кстати, пропавший без вести одновременно с «Принцессой», из чего можно сделать вывод, что он отправился на ней в качестве сопровождающего груз доверенного лица диктатора.

— Примерно то же самое в ходе Второй мировой войны творили в оккупированной Европе нацисты, — заметил Сэндекер. — Но те хоть собственную страну не грабили!

— Конфиската набралось столько, — продолжал Перлмуттер, — что не все поместилось в трюмы. Тогда генерал Юй приказал разломать переборки и складывать ящики в каюты и проходы. Но и этого оказалось недостаточно. Около тысячи контейнеров — главным образом с крупногабаритными скульптурами — пришлось принайтовать на открытых палубах. Второго ноября тысяча девятьсот сорок восьмого года «Принцесса Ван Ду» вышла в море, и с тех пор ее никто больше не видел.

— И куда же она подевалась? Растворилась в воздухе? — недоверчиво хмыкнул Харпер.

— Как полуночный призрак, — безмятежно подтвердил историк.

— Одну минутку, Джулиан, не могли бы вы чуточку подробнее рассказать нам об этих самых «культурно-исторических ценностях», — попросил Руди Ганн. — Вам известно, хотя бы в общих чертах, что именно находилось в трюмах «Принцессы»?

— Хороший вопрос, — улыбнулся Перлмуттер. — Сильно сомневаюсь, что полный список вывезенных раритетов когда-либо существовал. Коммунисты перешли в наступление, эвакуация происходила в спешке, так что в те дни националистам было не до составления каталогов. Могу лишь сказать, что среди них находились такие уникальные древности, как бронзовое оружие, скульптуры и вазы эпохи династии Шан-Инь, правившей в Поднебесной с шестнадцатого по одиннадцатый век до нашей эры. Уже в те далекие времена китайские мастера славились искусной резьбой по камню, мрамору, нефриту, моржовой и слоновой кости. Следует также упомянуть исторические и художественные памятники династии Чжоу — это период с одиннадцатого по седьмой век до Рождества Христова, — среди которых особого внимания заслуживают деревянные таблицы с рукописным наследием самого Кунцзы, известного на Западе под именем Конфуция. Шесть столетий, когда китайским троном владели императоры династии Хань, подарили миру бронзовые скульптуры людей и животных, бронзовые курительницы, инкрустированные золотом, рубинами и сапфирами, колесницы с возничими и лошадьми, отлитыми в натуральную величину, изумительной красоты блюда, покрытые лаком, секрет которого ныне утерян. Но и это далеко не все! — повысил голос историк, незаметно для себя увлекшийся собственной лекцией. — Добавьте к вышеперечисленному живописные шедевры художников и ювелирные изделия золотых дел мастеров, творивших во времена правления династий Тан, Сун, Юань, а также драгоценный фарфор последней доманьчжурской династии Мин, и вы поймете, чего лишился китайский народ — да что там, все человечество! — когда все эти бесценные сокровища оказались утраченными.

— Тебя послушать, так выходит, будто все эти китайские безделушки дороже золота инков и рукописей из Александрийской библиотеки, найденных в свое время Дирком — не без твоего, кстати, участия, — ревниво проворчал адмирал, попыхивая сигарой.

— Как тут сравнивать? — пожал плечами Перлмуттер, основательно приложившись к рюмке. — Что, по-твоему, дороже, котел алмазов или ящик изумрудов? Эйфелева башня ценнее статуи Свободы или наоборот? Когда речь идет о национальном достоянии, стоимостные критерии теряют смысл. Можно, конечно, продать их с аукциона и выручить десятки или даже сотни миллиардов долларов, но как олицетворение культуры народа, его духовное самовыражение, историческое наследие давно минувших эпох они не имеют цены.

— Сотни миллиардов! — потрясенно прошептала Джулия. — С ума сойти!

— Погодите, я еще не закончил, — ухмыльнулся историк, явно довольный произведенным на публику впечатлением. — Переходим к основному пункту, гвоздю, так сказать, программы. Что, по-вашему, друзья, считают своим величайшим национальным достоянием сами китайцы? — Не дождавшись ответа, Перлмуттер обвел торжествующим взглядом недоуменные лица сидящих за столом слушателей и таинственно понизил голос — Нечто, в миллион раз более редкое, чем рубины и сапфиры, вазы династии Мин или полотна Рембрандта. Вы все еще не догадываетесь? Ладно, сам скажу. Кости Пекинского человека!