На грани отчаяния - [15]

Когда в день побега я забрался на вершину осины вместе с мешком за плечами и взглянул через просеку, мне стало нехорошо. До этого времени тренировочные прыжки осуществлялись в обратном направлении на вырубленное пространство. Теперь же мне придется лететь через снежную полосу прямо на стоящие передо мной деревья. Правда, целиться мной будут в промежуток, да и лететь я буду ногами вперед, но чем черт не шутит! В полете все время туловище норовит перевернуться. Совершенно элементарно можно долбануться башкой об дерево.

Только что конвойный проехал на лыжах по своей же лыжне, убедившись, что на заснеженной просеке следов нет. А их и не будет! Ха, ха, ха! Сейчас он скроется за поворотом. В следующий раз поедет примерно через полтора часа. Осина пошла вниз. Нагибают! Теперь набрать побольше воздуха и - вперед! Самое главное - не потерять сознание и вовремя отпустить ветки. Чуть передержишься - и жахнет об землю. Тогда и снег не спасет. Р-раз! «Поехали!» - скажет через несколько лет человек, испытав аналогичные перегрузки…

Как хорошо, что я догадался оторвать пришитый козырек ушанки и прикрыть им глаза! С силой въехав в снег и пробуравив его толщу до мха, я в момент вволю наелся этого «дефицитного» продукта. Рот надо было закрывать, раззява! Кожа соскочила с губ, как будто ее там раньше и не было. Надо же было соображать, что в оцеплении снег был насыпной, пушистый, а здесь, подтаявший во время оттепелей и вновь замерзший. Твердый и ломкий, как стекло. Заплечная сумка оторвалась и осталась на поверхности. Валенки тоже слетели с ног.

Сколько же мне пришлось выбираться наружу вверх ногами! Порой казалось, что не вылезу никогда. Злой рок сыграл со мной злую шутку. Выбравшись из своей норы, я увидел направленный на меня автомат…

Ну кто же мог подумать, что солдат, проводивший очередной вояж по запретной зоне, окажется таким застенчивым? Ведь любой человек на его месте, захотев до ветру в пустынной тайге, сделал бы свое дело прямо на месте. Вокруг нет ни одного человека (зеки - не люди). Так нет, свернул в лес. И как раз к моему рюкзачку. И чего он поехал так рано?

- Помочь? - с довольной усмешкой спросил солдат.

- Спасибо, я сам, - хмуро ответил я, вставая на ноги.

- Тогда, извини, валеночки твои я захвачу. Босиком-то далеко не убежишь! - выудил он из снега мою обувку. - Да и в карцере посвежее будет!

- Неси, если не тяжело. А мне, может, автоматик свой доверишь? - зло пошутил я и тут же раскрутился на приличную плюху.

- Зря, начальник! - вновь поднимаясь, усмехнулся я. - Еще раз приваришь такую, и придется тебе вместе с валеночками меня на закорках тащить.

Я шел перед ним, с трудом вытаскивая из снега босые ноги, а в ушах звучала лагерная песня:

Шел я в карцер босыми ногами,

Как Христос, и спокоен, и тих,

Десять суток кровавыми красил губами

Я концы самокруток своих…

- Сека, вставай, чего размечтался? Все готово! - прервал мои воспоминания голос татуировщика.

Поднявшись с постели, я стал разглядывать проделанную работу. На моем животе (последнем пристанище Юрки Бизона) красовался памятник моему верному товарищу: расписной могильный крест и снизу полукруглая надпись: СПИ, ЮРА.

Я вспоминаю ее маленькие руки

И ножки стройные в суровых лопарях…

Который год живу я с ней в разлуке

На пересылках, в тюрьмах, в лагерях.

Из тюремного фольклора

ЛЮБОВЬ В ЗОНЕ

Доставленный в Устьвымьлаг семнадцатилетним парнем, упрямый норовом и бесшабашный в своих поступках, я не хотел и не мог в одночасье превратиться в бессловесное животное, которых порождала репрессивная структура лагерей. Срок у меня был приличный - двадцать лет, и впереди было много времени «для исправления». В связи с этим я не считал, что мое исправление непременно должно было произойти в первые годы пребывания в ИТЛ.

Но совершенно противоположного мнения придерживалась администрация лагеря. За неполные два года моих «художеств»: непочтительное отношение к руководству, неоднократные попытки побега, участие в сходках и различные другие, несовместимые со статусом рядового заключенного причуды, - местное начальство решило сбить с меня спесь самым распространенным в те времена способом. Убедившись, что клопиный карцер не произвел на меня надлежащего эффекта, и полагая, что двадцатилетний срок для моего исправления явно недостаточен, администрация, еще заблаговременно, стала собирать необходимые для возбуждения уголовного дела материалы. Для большей остроты поставленной задачи, мне заодно приписывали лагерные грабежи, бандитизм, подготовку к убийству начальника лагеря Столова и других. Совершенный мной побег переполнил чашу терпения. Чтобы не мараться из-за одного человека, по зоне наскребли еще пятнадцать строптивцев.

Итак, шестнадцать заключенных оказались под следствием. Нас не спеша допрашивали всю весну, лето и осень. Следствие, как известно, предполагает полную изоляцию обвиняемых от остальных и друг от друга. Об этом местные следователи вспомнили лишь в начале зимы. В каждой зоне имеется карцер. Для одного карцера нас оказалось слишком много, а размещать всех изолированно - слишком хлопотно. Поэтому было решено разбросать нас по подкомандировкам