На горбатом мосту - [12]

Шрифт
Интервал

И полные горячей соли
Глаза, как вёдра, понести
На хрупком коромысле боли.

«По чьему приговору умирают миры?..»

По чьему приговору умирают миры?
За дощатым забором золотые шары
Нагибаются, мокнут и в пустой палисад
Непромытые окна равнодушно глядят.
Тёмно-серые брёвна, желтоватый песок,
Дождь, секущий неровно, как-то наискосок,
Мелких трещин сплетенье, сизый мох на стволе
И моё отраженье в неразбитом стекле.
Это память чужая неизвестно о чём
Круг за кругом сужает и встаёт за плечом,
Это жёлтым и серым прорывается в кровь
Слишком горькая вера в слишком злую любовь.
Слишком ранняя осень, слишком пёстрые сны,
Тени меркнущих сосен невесомо длинны,
И прицеплен небрежно к отвороту пальто
Жёлтый шарик надежды непонятно на что.

«Ангел мой, ты когда-нибудь мне простишь…»

Ангел мой, ты когда-нибудь мне простишь
Глупые рифмы, мелочные обманы,
Висельный юмор, мёртвую рыбью тишь,
Резкий вскрик расстроенного фортепьяно,
Эти попытки прошлое разжевать,
Вывернуться, слова языком корёжа…
То-то смешно: всю жизнь за любовь воевать,
Чтоб изнутри взорваться потом от неё же.
Ах, мой ангел, дивно любовь хороша —
Света светлее, неуловимей тени…
Надо было с детства ею дышать
И привыкать к перепадам её давленья.

«Что остаётся, если отплыл перрон…»

Что остаётся, если отплыл перрон,
Сдан билет заспанной проводнице?
Что остаётся? Казённых стаканов звон,
Шелест газет, случайных соседей лица.
Что остаётся? Дорожный скупой уют,
Смутный пейзаж, мелькающий в чёткой раме.
Если за перегородкой поют и пьют,
Пьют и поют, закусывая словами.
Что остаётся, если шумит вода
В старом титане, бездонном и необъятном,
Если ты едешь, и важно не то – куда,
Важно то, что отсюда и – безвозвратно?
Что остаётся? Видимо, жить вообще
В меру сил и отпущенного таланта,
Глядя на мир бывших своих вещей
С робостью, с растерянностью эмигранта.
Что остаётся? Встречные поезда,
Дым, силуэты, выхваченные из тени.
Кажется – всё. Нет, что-то ещё… Ах да! —
Вечность, схожая с мокрым кустом сирени.

Картина

В Никольском храме древнего Изборска
Картина есть. Иконою назвать
Её едва ли можно: змей огромный
Среди багряно-дымных языков
Бушующего пламени разлёгся,
Свиваясь в кольца и разинув пасть.
По телу змея, словно по дороге,
Влачатся к пасти грешники: цари
В роскошных багряницах вперемешку
Со скрюченной и злобной нищетой,
Разбойники, купцы, прелюбодеи,
Транжиры, игроки и гордецы,
Лжецы, чревоугодники, блудницы,
Блестящие придворные, скупцы,
Жестокие воители в доспехах,
Архиереи в митрах… И у всех
Отчаянье на лицах и покорность.
И каждый одинок и обречён
В потоке бесконечном, беспрерывном
И безнадёжном. А со всех сторон
Несчастных окружает нечисть: бесы
С бичами и трезубцами. Они
Бодры, неумолимы, мускулисты.
Напоминают лагерный конвой —
Собак и автоматов не хватает
Для сходства абсолютнейшего. В той
Наивной аллегории всё ясно
И канонично, в общем-то, вполне.
Когда бы не деталь: одна из грешниц
Споткнулась, обессилев. На неё
Бичом конвойный тут же замахнулся.
Локтём закрыла женщина лицо,
Пытаясь защититься от удара
И скорчилась. Нет в этом ничего
Необычайного. Но вот мужчина,
Идущий рядом… Крепко обхватив
Одной рукой несчастную за плечи
И наготу её прикрыв плащом,
Другой рукой он резко замахнулся
На беса. На охранника! Лицо
Его сурово, даже тени страха
На нём не отражается. Глаза
Глядят упорно, гневно прямо в харю
Бесовскую. И кажется, что тот
Слегка растерян от сопротивленья
Нежданного… Но что хотел сказать,
Что показать хотел безвестный мастер,
Нарушивший канон?
А может быть,
К Всевышнему воззвал он дерзновенно,
Моля приговорённым даровать
Надежду на спасенье?..
В самом деле —
Прошедший человеческим путём,
Сполна познавший все его тревоги,
Сомнения, тоску и смертный страх,
Неужто не спасет того, кто даже
За смертною чертою сохранил
Достоинство в себе и состраданье,
Остался человеком даже там,
Где человеком быть нельзя?
Неужто
Закон и справедливость больше, чем
Господне милосердие? Не может
Такого быть…
Дерзай же, мастер! И
Моля о нас, вовек не отступайся!
Да отворят стучащемуся!..

«И всё-таки бредёшь, бредёшь устало…»

И всё-таки бредёшь, бредёшь устало
Сквозь тьму страстей и равнодушья муть.
Так много званых, избранных так мало.
И ночь длинна. И страшно долог путь.

«Этот запах весны, он всегда горьковато-тревожен…»

Этот запах весны, он всегда горьковато-тревожен,
И мучительно щедр, и никем не испит до конца.
Надышись допьяна – осень наши грехи подытожит,
И баланс подведёт, и, расчислив, остудит сердца.
В нежной страсти черёмух, в медвяных соцветиях клёнов,
В трепетании листьев и в медленном вальсе стволов
Вечно юная жизнь, улыбаясь светло и влюблённо,
Возрождается вновь отступающей смерти назло.

«Из шалманчика слышится ретромотив…»

Из шалманчика слышится ретромотив
О любви, о тумане-дурмане…
Я взяла бы вина, только весь мой актив —
Сигареты да спички в кармане.
Закурю, безвозвратно здоровье губя,
Обгоревшую спичку сломаю
И меж двух торопливых затяжек себя
На желании странном поймаю:
Пусть не я, но хоть кто-то, грамм двести спросив,
Под мотивчик, что так человечен,
Будет всеми любим, бесконечно красив,
Обаятелен, весел, беспечен.

«Получив от судьбы приблизительно то, что просил…»

Получив от судьбы приблизительно то, что просил,

Еще от автора Екатерина Владимировна Полянская
Воин в поле одинокий

Екатерина Полянская живёт в Санкт-Петербурге. Печататься начала в 1998 году в журнале «Нева», и с тех пор стихи её появлялись во многих российских журналах, в «Литературной газете». Автор четырех стихотворных сборников. Лауреат премий и конкурсов: «Пушкинская лира» (Нью-Йорк, 2001), премии им. А. Ахматовой (2005), конкурса им. Н. Гумилева (2005), конкурса «Заблудившийся трамвай», а также Лермонтовской премии (2009). Переводчица поэзии с польского и сербского языков, в течение нескольких лет представляет Россию на международном фестивале поэзии «Варшавская осень».


Рекомендуем почитать
Действующие лица

Книга стихов «Действующие лица» состоит из семи частей или – если угодно – глав, примерно равных по объёму.В первой части – «Соцветья молодости дальней» – стихи, написанные преимущественно в 60-70-х годах прошлого столетия. Вторая часть – «Полевой сезон» – посвящена годам, отданным геологии. «Циклотрон» – несколько весьма разнохарактерных групп стихов, собранных в циклы. «Девяностые» – это стихи, написанные в 90-е годы, стихи, в той или иной мере иллюстрирующие эти нервные времена. Пятая часть с несколько игривым названием «Достаточно свободные стихи про что угодно» состоит только из верлибров.


Это самое

Наряду с лучшими поэтическими образцами из сборников «Сизифов грех» (1994), «Вторая рапсодия» (2000) и «Эссенции» (2008) в настоящей книге представлены стихи Валентина Бобрецова, не печатавшиеся прежде, философская лирика в духе «русского экзистенциализма» – если воспользоваться термином Романа Гуля.


Плывун

Роман «Плывун» стал последним законченным произведением Александра Житинского. В этой книге оказалась с абсолютной точностью предсказана вся русская общественная, политическая и культурная ситуация ближайших лет, вплоть до религиозной розни. «Плывун» — лирическая проза удивительной силы, грустная, точная, в лучших традициях петербургской притчевой фантастики.В издание включены также стихи Александра Житинского, которые он писал в молодости, потом — изредка — на протяжении всей жизни, но печатать отказывался, потому что поэтом себя не считал.