На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918 - [83]
Постояв на кургане, не спешиваясь, около 15–20 минут и убедившись, что бой кончился, большевики скрылись в город, мы шагом уже направились опять в монастырь к игуменье допивать наш чай. Приближались сумерки. Поле боя к югу и юго-востоку от монастыря опустело. Самурцы скрылись в южной и юго-восточной части предместья, выслав наблюдение к юго-западному углу архиерейской дачи. Пластуны и 2-й офицерский полк заняли восточную окраину предместья, левее самурцев, к северу до железной дороги, которая при входе в балку Ташла круто меняет направление из восточного на южное. Еще севернее за железной дорогой, в с. Ташла, вытянувшееся по балке того же имени к северу, подошли передовые части 2-й дивизии. Центром ее был большой кожевенный завод к западу от с. Ташла, примерно на меридиане монастыря.
Приближались сумерки, когда мы снова въехали в монастырскую улицу, нас пригласили опять к игуменье. В этот момент, помню, Дроздовскому доложили о захвате большевицкой «сестры милосердия», которая предала много остававшихся в Ставрополе белых офицеров. Тут же подвели и самую «сестру». Вид ее был отталкивающий, омерзительный; грубая простая девка, в каком-то замызганном одеянии; в лице ничего женственного, наоборот – грубые его черты и выражение отражали внутреннего зверя, облеченного в юбку. Вероятно, я не ошибусь, если скажу, что ни в ком из увидевших ее эта «женщина» не вызвала никакого чувства сострадания или малейшего участия к ее несчастью, скорее наоборот: ее вид и то, что про нее сказали, ни в ком не порождали ни сомнений, ни колебаний, а лишь единственное желание – уничтожить этого гада. Ее очень скоро и уничтожили.
В уютной, чистой, теплой комнате покоев игуменьи собралась опять та же компания. Там уже сидели снова генерал Деникин, Романовский, еще кое-кто из их свиты и мы, полковник Дроздовский, я, мой помощник полковник Махров и еще два-три офицера моего штаба. Чудный чай с не менее чудным вишневым вареньем, тихая, совершенно мирная, покойная обстановка женской обители невольно обвеяли наши загрубевшие души покоем и кротостью, заставив на время забыть жестокую действительность, которую мы оставили как бы за порогом приласкавшего нас дома. Однако лишь на короткое время, ибо и сюда, разыскав нас очень быстро, стали поступать различные донесения, запросы и вопросы, требовавшие от нас распоряжений, приказаний и вообще распорядков. Был тут и курьез. Сохранилась телефонная линия монастырь – центральная-Ставрополь. И когда мы еще сидели за чаем, из города большевистское начальство, еще не ведавшее о том, что в монастыре уже «кадеты», как они нас называли, осведомлялось о положении у монастыря на фронте. Мы ответили, что «все благополучно!» После чая мы покинули гостеприимный дом игуменьи с чувством сожаления вроде того, какое испытывает человек, когда на морозе, согревшись в случайно подвернувшейся шубе, вынужден вернуть ее владельцу. И еще мелькнула, вероятно, не у одного из нас мысль, что недурно живут монахини.
Для собственного пристанища мы избрали монастырскую кузницу. Она находилась позади дома игуменьи, за стеной, отделявшей двор игуменский от хозяйственного двора. Кузница – длинное простое строение, состоявшее из двух половин, собственно кузницы и хаты кузнеца при ней. Вся эта хата была пуста. Кузница бездействовала, вероятно, уже давно, и комната при ней была пуста, стоял поганенький стол лишь, да корявая длинная скамья. Тем не менее мы все решили, что помещение для нас подходящее: тут был большой двор, почти открытый в сторону нашего тыла, что было немаловажно ввиду большой нашей близости к боевой линии и не отрицавшейся никем возможной надобности во всякое время быстро сняться и выходить в открытое поле; были постройки некоторые для большого числа имевшихся при штабе лошадей (принимая во внимание конвой) и скирды соломы. Скоро в нашу хату нанесли соломы и на ней, прямо на земляном полу все вповалку мы и возлегли. Ночь была беспокойная. Положение еще не совсем определилось и упрочилось. Не все еще утряслось. Связь с частями дивизии еще не наладилась. Временами кой-где постреливали. Словом, спать нам не давали, хотя все чувствовали смертельное утомление, глаза слипались, что называется. Никто не раздевался. Приходили и уходили то с донесением, то с запросами, как это всегда бывает после только что закончившегося боя.
Наутро, едва рассвело – сюрприз: стрельба, пули стали пощелкивать вокруг нашего двора. Все моментально всполошилось и засуетилось. Мы все повскакивали и поспешили в поле, чтобы не путаться среди построек и заборов. По монастырской улице в западном направлении, то есть в тыл, торопливо двигались какие-то повозки, двуколки, люди. Мы дивились, откуда они могли набраться в таком количестве и сидеть где-то на боевой линии почти. Оказалось – это пластуны. Они уже отходили кучками вслед за своим табором. Мы сели на коней и поскакали к правому флангу за начальником дивизии. Что он имел в виду – осталось неизвестным. Делиться своими намерениями, хотя бы с начальником штаба, было у него не в обычае вообще, тут же он все время был мрачно настроен. Однако на этот раз тревога на фронте как-то быстро улеглась. Усилиями соседей неустойка в центре у пластунов была ликвидирована, и все скоро успокоилось. Побывали мы на кургане, откуда хорошо было видно все пространство между архиерейской дачей и Казенным лесом. Здесь, юго-западнее дачи, большевики выдвинули какие-то новые силы, которые окапывались и вели себя пока пассивно. Архиерейская дача, видимо, ими была занята. Что там в ней скрывалось против нашего правого фланга, мы, к сожалению, не знали, и это причиняло нам немало беспокойства во все последующие дни нашего многотерпеливого тяжелого сидения в монастыре под стенами, так сказать, Ставрополя. Две наши легкие батареи, стоявшие севернее сторожки, имея наблюдательные пункты на кургане, зорко следили за всем, что происходило против нашего правого фланга. Но, увы! Они имели такое ничтожное количество снарядов, что почти все время молчали, берегли патроны на чрезвычайный случай. Офицерский батальон 2-го офицерского полка, который имелось в виду взять опять в резерв, постепенно вынуждался выстраивать новый участок между лесом и дачей фронтом на юго-восток, упертым в лес правым флангом, и таким образом батальон фактически приковывался здесь. Кроме него, у начальника дивизии никаких резервов не было. Вся оборона занятого положения могла быть поддержана лишь резервами начальников участков: полковника Шаберта, командира 4-го пластунского батальона (фамилию его забыл) и полковника Витковского. У них еще кое-что имелось в резерве.
Русского писателя Александра Грина (1880–1932) называют «рыцарем мечты». О том, что в человеке живет неистребимая потребность в мечте и воплощении этой мечты повествуют его лучшие произведения – «Алые паруса», «Бегущая по волнам», «Блистающий мир». Александр Гриневский (это настоящая фамилия писателя) долго искал себя: был матросом на пароходе, лесорубом, золотоискателем, театральным переписчиком, служил в армии, занимался революционной деятельностью. Был сослан, но бежал и, возвратившись в Петербург под чужим именем, занялся литературной деятельностью.
«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».
Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.
Туве Янссон — не только мама Муми-тролля, но и автор множества картин и иллюстраций, повестей и рассказов, песен и сценариев. Ее книги читают во всем мире, более чем на сорока языках. Туула Карьялайнен провела огромную исследовательскую работу и написала удивительную, прекрасно иллюстрированную биографию, в которой длинная и яркая жизнь Туве Янссон вплетена в историю XX века. Проведя огромную исследовательскую работу, Туула Карьялайнен написала большую и очень интересную книгу обо всем и обо всех, кого Туве Янссон любила в своей жизни.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В ноябре 1917 года солдаты избрали Александра Тодорского командиром корпуса. Через год, находясь на партийной и советской работе в родном Весьегонске, он написал книгу «Год – с винтовкой и плугом», получившую высокую оценку В. И. Ленина. Яркой страницей в биографию Тодорского вошла гражданская война. Вступив в 1919 году добровольцем в Красную Армию, он участвует в разгроме деникинцев на Дону, командует бригадой, разбившей антисоветские банды в Азербайджане, помогает положить конец дашнакской авантюре в Армении и выступлениям басмачей в Фергане.
Воспоминания князя А. Солнцева-Засекина представляют собой уникальное свидетельство очевидца и одного из организаторов побега выдающегося русского военачальника генерала Л. Г. Корнилова из австрийского плена. Мемуары проливают свет на многие ранее неизвестные обстоятельства побега. Помимо рассказа непосредственно о подготовке и совершении Корниловым побега, автор приводит множество подробностей жизни русских военнопленных в австрийском плену во время Первой мировой войны.
Дмитрий Всеволодович Ненюков (1869–1929) – один из видных представителей российской военной элиты, участник Русско-японской войны, представитель военно-морского флота в Ставке в начале Первой мировой войны, затем командующий Дунайской флотилией и уже в годы Гражданской войны командующий Черноморским флотом.Воспоминания начинаются с описания первых дней войны и прибытия автора в Ставку Верховного главнокомандующего и заканчиваются его отставкой из Добровольческой армии и эмиграцией в 1920 году. Свидетельства человека, находившегося в гуще событий во время драматического исторического периода, – неоценимый исторический источник периода Первой мировой войны и революции.
Дневники П. Е. Мельгуновой-Степановой (1882–1974), супруги историка и издателя С. П. Мельгунова, охватывают период от 19 июля 1914 года до ее ареста в 1920 году и описывают положение в Москве и Петербурге времен революции, Мировой и Гражданской войн. Дневники представляют богатый источник сведений о повседневной жизни российских столиц того времени, как общественно-политической, так и частного круга семьи и знакомых Мельгуновых. Особый интерес представляют заметки о слухах и сплетнях, циркулировавших в обществе.
«Глубоко веря в восстановление былой славы российской армии и ее традиций – я пишу свои воспоминания в надежде, что они могут оказаться полезными тому, кому представится возможность запечатлеть былую славу Кавказских полков на страницах истории. В память прошлого, в назидание грядущему – имя 155-го пехотного Кубинского полка должно занять себе достойное место в летописи Кавказской армии. В интересах абсолютной точности, считаю долгом подчеркнуть, что я в своих воспоминаниях буду касаться только тех событий, в которых я сам принимал участие, как рядовой офицер» – такими словами начинает свои воспоминания капитан 155-го пехотного Кубинского полка пехотного полка В.