«На этой страшной высоте...» - [7]

И в закинутых жерлах считаешь клубки.

Это птицы слетелись на зов отовсюду

По железным межам с потревоженных скал,

Но в привычном чаду окрыляется чудо

И живет, как платок, что в дверях заплескал.

Легкий купол клубится и никнет слюдою,

И прощанье закинуто к небу пращой,

Заалели ладони, летя чередою

Перед солнцем, как перед огромной свечой.

Ты проходишь по залу, и на циферблате

Отраженье твое рубежи перешло,

И платки, запрокинувшись, стали крылатей

И летят журавлями сквозь сталь и стекло.

И с подножки неопытной стаи метанье

Ты увидишь, прикинув на вечность маршрут,

И узнаешь, что крайняя птица отстанет

И назад упадет через створки минут…

…Лишь к тебе приобщенная в зове вокзала,

Ворох розовых перьев сметя со скамьи,

Небывалая нежность бессмертья бежала,

Чтоб на сером перроне заплакать с людьми…

«Скит».I.1933

МАРУСЯ

Маруся отравилась…

Зачем же без оглядки, слишком скоро,

Опять, опять, как много лет назад?..

Маруся из фабричного фольклора —

Поет и плачет, выпивая яд.

Фатальным ожерельем на ключицах,

На ветках — звезды, в небе — пустота…

Под осень птицы улетают, птицы,

И над тобою снова всплеск креста.

Мари, Маруся, разве райской Мери

Не райские стихи посвящены?

Щеколдою задвинутые двери,

В окне сентябрь, и в нем весы весны.

Гармоникой растянутые ночи,

Ладами слез налаженные дни,

Туман из подворотни кажет клочья,

Но под веночком волосы твои.

И лишь в апреле, может быть, и ране,

Ведь в марте тоже тает и томит,

Опять тебя на землю тайно тянет,

И ты плывешь над теми же людьми.

И блеклый голос желтой запевалы,

Перебирая песенную прядь,

Ведет тебя неотвратимым жалом

Смиренно жить и жадно умирать.

«Скит».II.1933

«Это будет первое восстанье…»

Это будет первое восстанье,

Первый шорох в голубой золе,

В час, когда твое дыханье станет

Легче всех дыханий на земле.

Отдыхая от земных пожарищ,

Разве кто сегодня может знать,

Что ты снова крыльями ударишь

В черную истлевшую тетрадь.

Высекая искры. Как от страха,

Как от жара волосы легки.

Два крыла, две рифмы, две руки

Первенство отстаивали взмаха.

И для них, наладивши черед,

Всплески сил, раскинувши попарно,

Ты опять одна в ночи пожарной,

Но теперь возможен твой полет.

Поверху, над самым черным дымом,

Привыкая к счастью, не спеша,

Мимо стана погорельцев, — мимо —

Намечает путь душа.

1935

«Разобран лесок тропинками…»

Разобран лесок тропинками.

По ребрышкам и бренча,

С заминками и с запинками

Проходит вода ручья.

Как будто уже погонями

Застигнута — ты бежишь,

Зачерпываешь ладонями,

Хоронишься за камыш.

И смотришь, и снова кажется,

Что там, в глубине реки,

Шальное крыло развяжется

И вылетят светляки.

Сейчас из-под кожи выступит

Живая голубизна,

И выпорхнет кровь на выступы

Из неживого сна.

Горя легчайшими мушками

От счастья и от стиха,

Схоронится за подушками

Гагачьей опушки мха.

Чтоб вечером не заметили

Настоящие светляки,

Кто чертит синие петли

Огнем у твоей руки.

«Современные записки».1934.Т.56

«Отходя от сновидений ночью…»

Отходя от сновидений ночью

Прямо к смерти, — спящих не задень…

Во сто крат светлее и короче

Мнится нынче неизжитый день.

Не задень лампады темно-синей,

И легко на кладбище ступив,

Очерти квадрат на балдахине

По земле волочащихся ив.

Чтоб лежать в земле тебе просторно,

Чтоб былое детство отыскав,

Желтый холмик кубиками дерна

Обложили у высоких трав.

Чтобы прямо на зарытом горле,

Опуская белую ступню,

Мраморные ангелы простерли

Взмах крыла к лампадному огню.

Чтоб, когда замшеют эти складки

Мрамора на вскинутом плече,

Ты бы все еще играла в прятки

Вечером в гостиной при свече.

Чтоб тебе был близок настоящий

Детский и невозвратимый рай,

Одеяла притянувши край,

Мертвая, ты притворилась спящей.

1934. «Скит».III.1935

ТЕЛЕГРАММА

Строчили провода над полем,

По деревням и городам.

Текли слова любви и боли,

Летели стаи телеграмм…

Пускай разгадан и оплачен

Короткий радостный ответ —

Телеграфист уездной почты

Садится на велосипед.

И радуясь, и подтверждая,

И глядя вверх на провода,

Послу, слетевшему из рая,

Ты пишешь на бумажке: да.

Чтоб, позабыв о мокром снеге

И отстранив земное зло,

Он звонко простучал коллеге

Ответ в соседнее село.

И долго помнил ночью лунной,

Как плещет чуждая любовь,

Что пели провода, как струны,

Стекая в венчики столбов.

1934–1935

ПРИГОРШНЯ ЗА ГРОШ

На лотках, на народном гуляньи,

Из-под кучи расшитых платков,

Розоватое зарево глянет,

Целый ворох стеклянных стручков.

На картоне, как будто — медали,

Эти пуговки с грядкою дыр,

Их разыщет из сказочной дали

Прискакавший на смертный турнир.

Будет долго искать по палаткам

Перероет тряпье и найдет

На железе, натянутом гладко, —

На груди этот ворох пришьет.

Леденцами они загорятся,

И ребенок, напавший на след,

Отстранит и шары и паяца

И отвяжет литой эполет.

Витязь, витязь, не торопитесь,

Там на площади, на краю,

Вам покажут, как дама и витязь

Обвенчались в рогожном раю.

И как пригоршни этих кружочков —

Этих пуговиц с ангельских лат,

Продевает красавица в мочки

И считает свой розовый клад.

Все сокровища этого мира

Мы на сердце своем унесем,

Приходите скорее с турнира

За моим деревянным конем.

1934–1935

РОЖДЕСТВО I

Под крышей стынущего дома

Сама почти что не жива,

Забвенья легкою соломой

Ты перекладывай слова.

Твои созревшие полеты

И прозвучавшие слога,

Как лучших фруктов позолоту

Хранят до срока погреба.