— Радмарт, мы сделаем так… — голос Хелла и не подумал дрогнуть, но нежить чутьем уловил задавленный на дне души Хелла страх перед первым в жизни необдуманным поступком — поступком, который его словно кто-то заставил совершить. А теперь остается лишь катится вслед — камешком, подпрыгивающим вслед за сорвавшейся лавиной. А не камешком ли, катящимся и сухо подскакивающим от ужаса перед ней? — Радмарт, мы…
Замок Вейа, на стенах.
Ты понимаешь вдруг, что ненавистью, которой ты просто пропитан, ты запасся не здесь, не в этом лучшем из миров. Вернее, ей запасся не ты. Ей запаслись до тебя — за несколько витков по жизни. Может, за десяток жизней. Может — за десятки. Странно. Ты не веришь в то, что душа переселяется из тела в тело — словно рождаясь заново с новым человеком. Не веришь ты и в то, что человек не умирает вообще, а просто умирает плоть, о которой он через миг уже не помнит — или не сожалеет, обнаружив себя в новом теле. В новом месте? В новой жизни? Неважно. Но эта ненависть скоплена не только тобой. Это глубокая, ледяная ненависть, ненависть, заставившая тебя опустошить колчан, не промахнувшись ни разу, ненависть, идущая горлом, шипящая через твои стиснутые в судороге ярости, зубы: «Твари… Мерзкие, мерзкие твари… Вам не сиделось на своих равнинах? Вам не сиделось в ваших болотах? Хорошо, я положу вас всех под дерн. Всех до единого…». Ты балансируешь на краю сознания — не сорваться бы в это бездонное озеро скопленной заботливо ненависти — ибо дна ты боишься не достичь, а плавать в ней, кажется, не учился. И что произойдет тогда — неизвестно, но ничего хорошего — точно, в этом ты убежден.
Страха нет. Все еще нет. Есть двор, над которым стоишь, дом, который ты обороняешь, враг, которого ты убивал и будешь убивать, пока сможешь — или пока это не перестанет быть нужным.
— Род Вейа всегда любил свой Дом, — раздается чей-то негромкий голос у твоих сапог, — ты опускаешь голову и видишь Гёрте. — Всегда. Обороняя свой Дом, они ненавидели так, что даже после смерти эта ненависть уходила к следующему поколению. Та ненависть, которой ты дышишь — это ненависть длинной цепи герцогов Вейа, которые любили свой дом — и многие из которых погибли вне его стен. Хотя все они — всегда — стремились к обратному.
Большак исчезает, ты снова один на один с ревущей толпой ополченцев, которых Хелла бросил на твой замок в лоб — на подъемный мост, на ворота и на то, что за воротами.
Страха нет. Ему просто не осталось места — и ты впервые понимаешь, что значит эта фраза — неуместное понимание, если понимание вообще может быть неуместным. А ты мечешься по стене — успевая в те места, где особенно трудно, где особенно рьяно лезут на стены ополченцы Хелла — твои люди не отступят, но ты нужен им, Вейа-Дорога. И ты мечешься по стене — успевая, успевая, пока еще успевая. Но ты же все это время стоишь над главными воротами — воротами твоего дома, в которые все бьет и бьет чудовищный таран — разбивая мост, щит перед дверью в твой дом, запертой до сего дня от чужих — казалось, навечно — перед главными воротами.
Страха нет. Есть ворота, подъемный мост, гибнущие под мечами, топорами, палицами, стрелами — что еще придумали люди? — люди же, есть горящий замок, есть все еще нерушимые стены, вой камней, стрел, непрерывно гремящий гром и никого не охлаждающий ливень — и твоя ненависть, зависшая над квадратным колодцем главных ворот — молчаливая, обреченная, ждущая.
Страха нет. Сапоги скользят по стене — вода и кровь, вода с неба, кровь из вен — твоих воинов и тех, кто одичало лезет на стену, бьет в мост тараном, свищет в поле с высоких седел злых восточных коней, кто мечет горшки с неугасимым огнем, кто ставит лестницы и кто сбрасывает лестницы и мечет вниз бревна, камни и все, что попало под руку и скатывает по абламам скаты. Вода и кровь есть — а страха нет.
Страха нет. «Это еще не резня», — отчетливо звучит у тебя в голове — кто сказал это? Ты? Шингхо? Гёрте, вновь отважившийся выйти на такой опасный воздух, Большак? Неважно. Даже если это Баньши. Резня будет, когда в дело пойдут оборотни Северных Топей. Тяжелая гвардия Хелла. Это еще не резня. Пока на стены лезет ополчение и легкая пехота, пока бьет таран — это еще битва. Страха нет.
На миг таран смолкает, смолкает страшный гонг, задающий ритм этому кораблю смерти — горящему Замку с убивающими друг друга гребцами. Одна рука вертит весло, другая привычно режет, льет, спускает тетиву — а корабль идет на рифы, и нет спасенья.
— Мы уронили мост, Дорога! Что ты будешь делать теперь? — раздался ликующий низкий голос в тишине, последовавшей за грохотом рухнувших остатков моста.
— Ты так рад, словно не смел и надеяться на это, Хелла! Выбейте ворота, а там я покажу, что мы можем сделать!
Страха нет. Есть чья-то безумная харя, возникшая перед тобой и разорвавшаяся, как горшок с огненосным зельем, — в разные стороны, брызгами, когда ты с маху опускаешь на нее чей-то пернач — его хозяин уже не нуждается в перначе. Есть лестница, которую ты, чуть не разорвав себе сухожилия, скидываешь со стены. Есть твой сапог, обрушившийся на чью-то спину — и ты мельком понимаешь, что ты узнал чужого чутьем, как хищник чует чужого в логове.
