На дыбе. Русский исторический детектив - [26]

Тяжело опираясь на перила, с крыльца властным взором наблюдал за утренней жизнью своей вотчины Кирилл Полуэктович Нарышкин. Мысли, словно камни в жерновах, медленно вращались в его крупной голове. Думал он о том, что жизнь с каждым годом становится все плоше: неурожай следует за неурожаем, крестьяне мрут или пускаются в бега. Наталья и лицом, и статью взяла, да замуж её за кого отдать? Женихи богатых невест ищут, а он, Нарышкин, и рода худого, и в бедности прозябает. А девка Наталья добрая, не нравная. Когда беда пришла к Никите Кривому, так последние медяки в доме собрала, отдала ему в малое хоть утешение.

Про беду сию, случившуюся в конце мая, как раз под праздник Рождества Иоанна Предтечи, ещё вся округа судачила. Пятнадцатилетнюю девку Парашку, дочь Кривого, нашли в недальнем овраге. Валялась задавленной, с задранным подолом, белые ноги кровью были перемазаны.

Татя не нашли, а грешили на цыган, которые как раз в те дни неподалеку шастали. Мужики, схватив вилы, пошли искать, хотели всех перебить, да их след простыл.

Ах, лучше не вспоминать о том зверстве, сам звереешь!

Тревога

Нелегкие мысли Нарышкина были нарушены малолеткой сиротинушкой Аленкой, вместе с тринадцатилетней сестренкой Ариной живших на девичьей половине дома и занимавшихся вязанием кружев.

Аленка грохнулась перед крыльцом наземь, запричитала:

— Ой, боярин, беда! Аринушка моя пропала…

— Не блажи, дура! — строго приказал Нарышкин. —

Толком реки.

Всхлипывая и заикаясь на каждом слове, Аленка лепетала:

— Вчерась меня на гумно молотить посылали, намаялась там без привычки, засветло спать улеглась. Ночью вдруг пробудилась, в светлице лишь лампадка светит, а кровать сестренки пустая, не разобранная… — вновь разревелась Аленка.

— И чего ж, тюхтя, ты никого не разбудила?

— Да я думала, что сестренка опять у крестной заночевала. Сейчас побегла к ней, а та говорит, что моей Аринушки не было. Аа!

Нарышкин задумчиво стал мять седую бороду, но дочь Наталья властно, не пугаясь присутствия отца, распорядилась:

— Аленка, беги к пономарю, пусть в колокол звонит, народ собирает. Эй, Пармен, туши огонь в кузнице, бери мужиков с вилами, спешите на луговину, где цыгане табором останавливаются. Может, их козни?

Пармен погрозил кулачищем:

— Всех их, чертей, самолично переведу! Вторую девку сгубили, антихристы.

…На колокольне тревожно и часто пономарь забил во всполошный колокол — как на пожар. От набатного звука со всполошным карканьем взмыла воронья стая. Церковь стояла на горе, и звон разносился до самого слияния неба с землей. Побросав орудия труда, с полей в село спешили селяне. Вскоре большая толпа собралась возле деревянной церквушки. На паперть взошел Нарышкин, откашлялся в клочковатую бородищу и грудным голосом сказал:

— Нынче в ночное время, дьявольскими кознями, пропала девка Арина, сирота. Зело сие тревожно, ибо памятую про несчастную Парашку. Горе тому злодею будет, лучше бы он не родился, что тебе Иуда. Тому, кто найдет Арину живой-здоровой, поставлю ведро хлебного винца.

В толпе одобрительно зашумели:

— Оно хорошо, коли счастье кому такое привалит…Разбившись партиями по пять-шесть человек, пошли обыскивать окрестности села — близкие и дальние.

Бесова жертва

Солнце ещё в полдня не поднялось, как к Нарышкину прибежали гонцы:

В дальнем овраге, что был менее версты от села, наспех кое-как прикрытая свеженаломанными ветвями липы, орешника и ольхи, на самом дне, где струился прохладный ручеек, лежала несчастная сирота. Вода перекатывалась через её оголенные ноги и живот, запрокинутое набок и лежавшее поверх воды лицо было облеплено конскими оводами, слепнями и жирными мухами.

Селяне стояли притихшие, словно в чем виновные. Многие крестились, женщины навзрыд плакали.

Приехавший верхом на лошаденке старенький священник отец Макарий распорядился:

— Что ж лежать невинно убиенной в непотребном виде? Бог разберет всякую правду и неправду, а пока подымите новопреставленную девицу Арину.

Раскидав ветви, мужики бережно подняли Арину на высокий край оврага и положили на рубаху, которую кузнец Пармен сдернул с себя.

Отец Макарий начал заупокойную литию:

— Со духи праведных скончавшихся… Грустный напев никак не вязался с веселым солнечным деньком, с хлопотливым жужжаньем пчелок, заливистыми трелями жаворонков, пряным запахом скошенных трав, со знойно-эмалевыми просветами неба среди густых ветвей деревьев, росших вдоль оврага. Господи, как невообразимо прекрасен Твой мир!

Из деревни пригнали телегу, положили на сено Арину и накрыли холстиной. Пармен показал на деревья и кусты со свежими обломанными ветками:

— Вот, бес окаянный, кровопивец ненасытный, зелень ломал да на жертву кидал. Думал, не заметят убиенную. Ан нет, правда всегда проявится.

И скорбно повесив голову, двинулся за телегой. Нарышкин грузно влез в седло, направился к селу. Мучимый тяжкими раздумьями, время от времени он столь шумно вздыхал, что молодая лошаденка опасливо косилась на него налитым кровью глазом. Наконец, принял решение, ещё раз вздохнул — облегченно теперь, и, сдернув с головы старенькую жаркую шапку, крытую выцветшим алым бархатом, широко осенил себя крестным знамением. Крупные черты лица его с узким сжатым ртом сразу разгладились.