На дыбе. Русский исторический детектив - [16]

— Сердце мое уязвлено любовью к тебе! — страстно шептал Государь.

Василиса не имела любви к Иоанну Васильевичу, но, как это часто бывает у женщин, смирилась, притерпелась к нему и уже даже без особого отвращения принимала эти бурные, самоунизительные признания и ласки.

Восстав однажды от послеобеденного сна. Государь заглянул в спальню к супруге. С присущей ему зоркостью вдруг заметил: все четыре толстые свечи в шандале потушены не колпачками, как обычно это делалось, а огонь придавлен пальцами.

Это страшно удивило и поразило его. Пытаясь игривой улыбкой скрыть свою тревогу, вопросил:

— Кто это в огонь персты сует?

Василиса, как показалось царю, с удивлением взглянула на шандал, но, лениво зевнув, равнодушно отвечала:

— Ах, это? Любовников зову, вот они и давят. — Звонко рассмеялась. — Дурачок ты, Ванюшка. Разве тебя, агнец ты мой белый, может кто заменить — мудрого, в любви проворного?

Ступая красивыми босыми ногами по пышному ковру, она подошла к подсвечнику, горевшему возле скрыни, плюнула на пальчик и отважно прижала горящий фитиль. Свеча, пустив длинную струйку дыма, загасла. Игриво взглянула на Государя:

— Лисенок мой, ненаглядный! Я завсегда так делала в доме батюшки моего. Желаешь, тебя обучу? Государь, облегченно вздохнув, буркнул:

— Я что, ума лишился? Царь станет тебе пальцами свечи тушить. И ты, Василиса, так больше не делай. Не царицыно сие дело, слуги на то есть.

Свеча (окончание)

На другой день у Государя была важная встреча со шведским послом. Утром, пораньше, он навестил супругу, провел у неё почти час. Затем, помолившись, отправился в Престольную палату. Здесь его уже поджидал Иван Колычев.

— Вчера, сокольничий, ты ловко пешкой в ферзи прошел, да все едино — я обыграл тебя! — Приятные воспоминания озарили лицо Государя. — Фигуры расставил? Ну, держись, сокольничий, нынче моя очередь белыми играть.

Они уселись в уголке громадного, со многими сводами зала, со стенами, расписанными картинами из Святого Писания. Слуга зажег в литом серебряном подсвечнике шесть сальных свечей.

Играли почти час. Государь одну партию выиграл, другую свел вничью. Он молвил:

— Посол прибыл, сегодня дело серьёзное. Эта треклятая Ливонская война заставляет уступки шведам делать побережья Балтийского моря. Иначе мира нам не видать. Божиим попущением Эстляндия предалась Швеции и Дании, Ливония — Польше. Шутка ли, поболее трёх десятков лет ратоборствуем, сколько голов положили, пора замиряться.

Иоанн Васильевич поднялся из кресла. И вдруг он увидал, как сокольничий, жирно плюнув на палец, пригасил ненужные теперь свечи возле шахматного столика.

Страшная догадка обожгла сознание Государя. Когда нынче он прощался с царицей, та раза три переспросила: “Лисенок, переговоры скоро кончатся? Ты быстро ко мне придешь?” Теперь ясно, зачем сей вопрос.

Криво усмехнувшись, спросил:

— Не обожешься, сокольничий?

— Привычный, в доме отца завсегда так тушили. Я и лучину могу, а свеча что? Ткнул — и погасла!

Бояре, терпеливо ожидавшие окончания шахматной игры, подошли к Государю, мудрые бесполезные советы подавать начали. Не слушая их, Иоанн Васильевич направился к престолу, преодолел три высоких ступени, плюхнулся на трон.

Со свитой появился шведский посол — лысый, с напыщенным лошадиным лицом, в зелёном немыслимом камзоле с золотыми пуговицами.

Толмач начал что-то трещать в уши — Государь его не слышал. В сознании было лишь одно: неужто сокольничий был в спальне Василисы? Очень похоже, что именно он затушил свечи в её шандале.

Иоанн Васильевич окинул взором лавку, на которой сидели бояре. Среди них сокольничего не было.

И он вдруг решился: быстро поднялся с трона, ноги сами понесли его на половину царицы. Скуратов и несколько стражников бросились вслед.

Толмач замолк. Шведский посол возмущенно приоткрывал корытообразный рот:

— Что произошло? Что за конфуз?

Государь резко распахнул дверь в спальню Василисы. Та стояла возле ложа, взбивая подушки. Увидав мужа, залилась румянцем, поспешила навстречу:

— Ты чего? А переговоры? — Лицо залилось мертвенной бледностью, застыла деланная улыбка. Грозный повернулся к дверям, рыкнул:

— Терем, Малюта, обыщи!

Скуратов тут же влетел со своими подручными. Словно тараканы, они разбежались по опочивальне, повсюду заглядывая, обыскивая каждую щель.

Василиса, закрыв лицо руками, упала на постель.

— Тута! — радостно выкрикнул Скуратов, отдергивая штофный полог кровати. Там стоял, скрестив руки на груди, Иван Колычев. Иоанн Васильевич хотел что-то сказать, но лишь несчастной гримасой сморщилось старческое лицо, горестно затряслись тонкие губы.

Молодой красавец смело шагнул к нему:

— Государь, не устал ли от крови? Тебя все боятся, но и все проклинают как аспида гнусного. Уже на сем свете ты обрел себе муки адовы…

Иоанн Васильевич воздел посох, с силой ударил им в лицо стременного:

— Кал собакин! Грязь худая! Сокольничий, заливая ковер кровью, рухнул замертво.

Эпилог

“Пусть Василиса мучается подолее!” — решил Государь. Он стукнул о пол посохом:

— Связать изменницу, в рот воткнуть кляп и положить в гроб, завернув в волчьи шкуры. Повернулся к Малюте:

— Во гробе с боков незаметные два отверстия проделай, для тока воздуха! Пусть и в могиле дышит, мучается, о своем блудном грехе печалуется!